Мать вышла из комнаты, а я погрузилась в туман больных мыслей, где все отчетливее вырисовывалась одна, навязчивая — бездна. Мы летим в бездну, а камни сыплются нам вслед. Мне непрерывно слышались звонки у входной двери. Это пришли за мной люди в васильковых фуражках или кепи, черных узких пальто и сапогах.
— Вы враг народа, контрреволюционерка, шпионка, диверсантка.
Я подавляла крик, тщетно ища спасения в ускользающем сознании. Мозг больше не успокаивал, не управлял мной, пугал. Я металась, панически боясь, что не успею умереть дома, и меня схватят, увезут, чтобы умертвить вдали от родных.
«Только бы успеть пустить газ и задохнуться», — мечтала я и снова влезала на подоконник и вглядывалась в глубь ярко освещенной солнцем улицы. Вдруг мне почудилось, что со Спасо-Песковской площадки выехал черный, похожий на катафалк, автомобиль. Так и есть! «Черный ворон». За мной. Нет, я не дамся живой. Я перехитрю Агранова и Ежова. Честный человек не боится смерти.
Это был последний проблеск мысли в моем заболевшем мозгу. Обе оконные створки оказались наглухо закрытыми, но я уже не понимала этого и с размаху, головой вперед, бросилась в окно. Стекло рассекло мне голову и порезало лицо. С отчаянным криком ко мне подбежала Зоря и пыталась вытащить из разбитой рамы. Я начала, как мне рассказывали потом, душить покорную шею девочки, не понимавшей, что мать ее сошла с ума.
Вскоре четыре санитара связали и выволокли меня в санитарную карету, чтобы увезти в буйное отделение психиатрической больницы.
Смерть разума — фактически смерть личности. Меня не стало. Прошло полтора месяца, прежде чем рассудок снова вернулся ко мне. Профессора, которых ежедневно присылали из НКВД, заявили матери, что болезнь эта — защитная функция переутомленного мозга. Сознание выключилось под влиянием потрясения, как выключается свет. Реактивная депрессия — одна из наиболее четко выявленных диалектических болезней человечества. Отчаяние, перенапряжение психики вызывает взрыв — безумие. И в этом разрядка, спасение.
Время перестало существовать для меня. Но однажды, как молния, в темный мир безумия вернулась мысль. Я сидела с несколькими такими же голыми, бездумными сознаниями на полу у стены. Очевидно, незадолго до того я разорвала свой матрац, потому что к телу, щекоча и кусаясь, прицепились стебли соломы. В руках я мяла шарики из хлеба и целилась ими в вентилятор.
Осознав себя, я мгновенно выронила хлеб, почувствовала боль царапин на теле, все увидела. На окнах были деревянные решетки. Обнаженная женщина хихикала и плевалась. Старуха, которой не хватало только клюки, чтобы олицетворять смерть, крестила нас, матерно ругаясь. Девушка с прекрасным торсом извивалась на полу, как бы исполняя чудовищный акробатический этюд.
Не дай мне бог сойти с ума,
Уж лучше посох и сума.
Нет, очевидно, не найти должных слов, как не хватает их вообще, когда нас охватывают большие страсти и думы, для определения отчаяния и ужаса. Нет словесных определений и для того, чтобы описать возникновение сознания, ранее утерянного. Это всполох молнии, это луч солнца после затмения.
В детском мозгу мысль взращивается постепенно и позднее кажется, что с нею мы родились. Но потерять рассудок и вдруг вернуть его, испытывая стыд и ужас, — это переживания, которые сильнее всяких слов…
Едва я обрела душу, несчастные безумцы почувствовали во мне чужака. Между нами встала преграда разума. И с криком ярости они набросились на меня. Не пытаясь преодолеть боязни, униженная пониманием случившегося, крайне несчастная, я попыталась убежать от проклятий и затрещин, сыпавшихся со всех сторон.
В дверях появилась медицинская сестра, и я бросилась к ней в поисках защиты:
— Я здорова, я все понимаю, уведите меня.
Но как часто душевнобольные настойчиво уверяют, что они здоровы… Очевидно, в глазах моих был уже отблеск мысли, потому что спустя несколько минут сестра повела меня в кабинет врача.
Я сидела, дрожа и всхлипывая, перед Ольгой Викторовной Вайс, которой позднее была обязана стойким выздоровлением.
— Успокойтесь, — ободряла она меня ласково. — Скажите, какое сегодня число? Подумайте, не торопитесь.
Я ответила.
— 7 сентября.
Это был день, когда для меня все померкло. А был уже конец октября.
Называя свою фамилию, я избегала буквы С и называла себя Ееребряковой. Вообще буква С на долгое время выпала из моего сознания. Я как бы хотела бежать от себя. Человеческая душа — бездна.