Мне было не до писем.
Здесь только что подписал себе смертный приговор смелый русский человек, не побоявшийся назвать чекиста сволочью. Если его не расстреляют, то дадут 20 лет принудительных работ, которые равносильны двадцати смертям…
А, ведь, по сообщениям московской радио-станции, этот русский человек, переживший немецкую каторгу, достоин глубочайшего уважения и сострадания. Но это только по радио-сообщениям… На самом же деле, раньше немцы плевали ему в душу, как «остарбайтеру», теперь же «свои» судят, как изменника. А «свои» куда страшнее. Heт, хоть убей, не могу больше. Нет сил у меня. Если бы мне не… Что и говорить! Нет, надо сохранить твердость и непреклонность и довести дело до конца.
Где только не гибнут русские люди!
Они умирали на фронтах за ненавистный им коммунизм, они умирали в немецких лагерях, в немецких тюрьмах. Они умирают в далекой Сибири, в застенках НКВД, «Смерша»…
Но никогда и никому не преодолеть силу русского народа. Он пережил татарское иго, пережил Смутное время, переживет он и коммунизм…
10 июня.
Вчера майор Гречин разговорился о Закарпатье. Оказывается, наши карпатские коммунисты совсем не действовали хаотично, как мне казалось. Иван Иванович Туряница получал указания непосредственно от генерал-лейтенант Ковальчука и от члена военсовета Мехлиса. Я был очень наивен в своих рассуждениях о нашей закарпатской компартии. Указания она получала из Москвы точно так как и компартии всех стран.
Мне часто доводилось слышать неважные отзывы о маршале Жукове. Майор Гречин рассказывал, якобы маршал Жуков на одном из банкетов сказал: «Кто спас Россию? Я!».
— Это он слишком зазнался — добавил майор.
На нашем фронте действия генерала армии Ефременко контролирует генерал-лейтенант Ковальчук. На фронте Жукова не может быть иначе. Знает же маршал Жуков, что в военсовете его фронта сидит надежный начальник управления контр-разведки «Смерш».
Должно быть, маршал Жуков очень сильно надеется на свой авторитет и популярность в армии? Не мало ли этого для Красного Кремля.
14 июня.
Вчера было 13-е число… по всем признакам неприятный день.
Наша опер-группа (Шапиро, Черноусов, Кузякин и я) работали в лагере немецких военнопленных в Пардубицах, во фронтовом здании казарм. Мы проверяли высший состав. За генерал-лейтенатом Беккером и другими генералами последовали полковники и подполковники.
На этот раз я работал с капитаном Шапиро, а с Черноусовьш работал младший лейтенант Кузякин.
Примерно часов в 10 утра к нам вошел толстый подполковник. Круглолицый, краснощекий, лысый, с пронизывающим взглядом, он выделялся чем то необычным из среды прочих немецких офицеров.
— Садитесь — предложил ему капитан.
В этот момент я закуривал сигарету, по привычке протянул портсигар и подполковнику. Он взял одну сигарету и вежливо поблагодарил.
— Ваша фамилия? — спросил капитан.
Подполковник как будто неохотно назвал свою фамилию, с поразившим меня чисто славянским окончанием.
— Где вы родились?
— В Вене.
— Отлично — Капитан Шапиро был в очень хорошем настроении.
— Великолепно!..
Я не понимал, что в том великолепного, что подполковник родился в Вене.
— Судьба австрийцев гораздо лучше судьбы остальных немцев. Война кончилась. Вы отделаетесь несколькими месяцами плена и поедете домой…
Подполковник с редкой жадностью курил папиросу, глубоко затягиваясь. Его лицо выражало довольство. Даже взгляд его потерял свою характерную остроту.
Капитан Шапиро продолжал болтать о всяких пустяках. Его интересовали самые элементарные сведения… как снабжалась в последнее время немецкая армия, сколько марок в месяц получал лейтенант немецкой армии, сколько подполковник и т. д.
Подполковник охотно отвечал на все вопросы капитана.
— Я вижу, что вы человек серьезный. Скажите мне откровенно, верили ли немцы до конца в свою победу?
— Да.
— Интересно… На чем же основывалась эта их вера?
— Я боюсь утверждать, но слухи о новом, неслыханном оружии, по моему мнению, были не только пропагандой Геббельса для поддержания духа армии и населения. За этими слухами скрывалась обоснованная реальность…
Более подробными и точными информациями о новом оружии подполковник не располагал.
Капитан ловко перевел разговор на немецкую разведку. Он считал её не плохой, но…
— … были большие недочеты. Особенно в работе разведки в Советском Союзе.
— Вы правы. Наша разведка встречала в Советской Союзе весьма серьезные препятствия. Мне известны случаи крупных провалов.