Михаил Мондич
СМЕРШ
Год в стане врага
«Кровавые зори свет поведают»
Предисловие
Я писал дневник только до середины декабря 1944 года. С момента вступления в ряды Красной Армии пришлось переменить форму дневника на отдельные короткие заметки, так как увеличилась опасность моего разоблачения.
Поскольку на основании этих заметок мне удалось восстановить изложение событий, я счел возможным сохранить форму дневника и в дальнейшем.
Автор
1944
В Хуст я прибыл в 7 часов утра. Ярко светило солнце. В воздухе была та свежесть, которой так не достает в больших городах. Маленькие домики словно улыбались мне, утопая в море сочной, буйной зелени.
По улицам торопливо скользили машины с венгерскими полевыми жандармами. На каждом шагу встречались гонвейды[1]. Но это были уже не те гонвейды, которые два года тому назад с песнями уходили на фронт, гордо крича: «А kis magyar nem fe’l a nagy oraszto’l» — «малый венгр не боится большого русского». Нет, это были люди, измученные войной, не раз смотревшие смерти в глаза.
Я видел, как они проходили мимо щегольски одетых офицеров, как бы не замечая их. Случись это раньше — не миновать бы им строгого взыскания.
В центре города, в окнах большого магазина обуви, красовались плакаты, изображавшие венгерский кулак, громящий Советский Союз. Кучка гонвейдов, стоявшая перед плакатами, ругала все на свете: и свое правительство, и немцев, и русских.
Коренные жители Хуста, наполовину денационализованные русины, хитро улыбались, покручивая черные усищи.
Хуст мне определенно не понравился. А ведь, сколько светлых воспоминаний связывало меня с этим городком: гимназические годы, прогулки к развалинам старинного замка, первая любовь…
Я торопился как можно скорее выбраться из Хуста, оказавшегося в непосредственной близости фронта, — полного солдат, суматохи и страха перед приходом русских.
Родное село встретило меня очень приветливо. Крестьяне останавливали меня, расспрашивали о последних фронтовых новостях, и, радушно улыбаясь, рассказывали мне про свое: кто в селе умер, кто с кем поссорился, кто на ком женился.
Отец не ожидал моего прихода. Я нашел его, измазанного дегтем, возле разобранной телеги за оборогами[2].
— Пришел? — коротко спросил он меня.
Мы расцеловались. Он осмотрел меня долгим взглядом.
— Возмужал ты, переменился.
— Еще бы! Мне уже 25.
— Школу окончил?
— Да. Я — инженер.
— Ну, иди в хату. Покажись мамке.
Это было лишнее. Мамка уже сама подходила ко мне. В глазах ее блестели слезы.
— Никола, — с трудом выговорила она и осыпала меня поцелуями.
Я до сих пор не опомнился от всего пережитого. Столько впечатлений в один день! С кем я ни говорил, все с нетерпением ожидают прихода русских. О положении на фронтах село осведомлено лучше меня. Тут что-то не в порядке. Есть люди, которые умышленно предупреждают события.
Почему не пришла Вера? Она, наверное, сердится на меня. Если бы она знала, как мне больно. «Крутит любовь с Андреем Кралицким», — как бы мимоходом сказал мне Петька. Я не верю ему. После всего, что было между нами, она не могла, у нее не хватило бы сил, — глупости! Она гордая. Хочет, чтобы я пришел первый. Кто этот Кралицкий? Жаль, что я не спросил у Петьки. Постыдился. Что же, зайду к ней завтра. Может быть, лучше не торопиться? Сначала нужно узнать, прав ли Петька. Должно быть, прав. В его словах были нотки такой обыденности, как будто он говорил о факте, всем давно и хорошо известном и надоевшем.
Однако я слишком люблю Веру. С тех пор, как узнал от Петьки про ее новую любовь, не могу отогнать чувства ревности. А отогнать нужно будет. Слава Богу, — не маленький! Последние годы жизни так основательно изменили мои взгляды на жизнь, были полны такими событиями, что мне ли не побороть и ревность. Прага, Берлин, Варшава, Россия. Тюрьмы, допросы СД и Гестапо. Венгрия, Будапешт. Допросы в Кеймелгарито[3]. И все же я на свободе, я цел, невредим и, не будь Веры, чувствовал бы себя счастливым. Я успел окончить школу в Будапеште, получить диплом инженера, повстречаться с друзьями. Инструкции. Специальное задание. Что же. Вся жизнь моя до сих пор была борьбой с коммунизмом. Шансов на успех у меня много. Я коренной житель Карпатской Руси. Здесь жили мой прадед, дед и отец. Я никогда не был эмигрантом. У меня есть знакомые между местными руководящими коммунистами. Им-то незачем знать мое прошлое. Кому какое дело до него?! Главное, совесть моя чиста. России и русскому народу я никогда не изменял и изменять не собираюсь. Венгров и немцев ненавижу так же, как и все мои друзья, все жители моего родного села, начиная с отца и кончая полунищим овчаром[4].