Что-то страшное творится со мною…
Позавчера мы переехали в «деревянный» лагерь.
Погода была замечательная. Солнце, плавно скользящее по небу, бесчувственные, немые облака. Развесистые деревья, телеграфные столбы, перекрестные дороги, трава, кусты, река… Смотрел я на этот мир, как будто живущий своей особой, непричастной к нашей, людской, жизнью…
Вечером, по окончании связанных с устройством жилья хлопот, я вышел подышать свежим воздухом.
Наши бараки охранялись часовыми. В ночной полутьме как-то зловеще сверкали их длинные трехгранные штыки.
По левую сторону тянулся ряд проволочных заграждений. Острые крючки, освещенные электрическим светом, напоминали расставленные лапы пауков, подстерегающих добычу.
По другую сторону проволочных заграждений прохаживались мерным шагом часовые, тоже с трехгранными штыками.
Дальше — темная ночь. Мне казалось, она с коварным любопытством смотрела на наш лагерь. Странная! Могла же она и раньше насмотреться вдоволь на лагерь смерти.
По правую сторону виднелись ровно расставленные маленькие деревянные бараки. Последние из них тонули далеко-далеко в тусклом свете электрических фонарей. В бараках темно, там, может быть спали, а может быть волновались, страшась неизвестного будущего, русские репатрианты.
В самых крайних бараках помещены власовцы. Они отгорожены от остального лагеря проволокой и охраняются тщательнее остальных.
СМЕРШ их не трогал. Допрашивать не было смысла. Их судьба давно была решена красным Кремлем. Все они были обречены на многолетнюю каторгу.
Кругом царила мертвая тишина. Только шаги часовых зловеще напоминали о бдительности советского правительства, об «отеческой» заботе его о своих гражданах.
В смершевских бараках кипела работа. Снаружи этого не было видно: все окна были замаскированы одеялами.
Нечего смотреть на колючую проволоку, — решил я и поспешил возвратиться к себе в комнату.
Стол мой завален разными документами и письмами репатриантов. Я принялся за работу.
Как-то стыдно было мне читать эти письма. Люди, которых я никогда в жизни не видел, вставали передо мной, как живые.
Вот письмо матери, писавшей своему сыну в Берлин: «Дорогой мой Ванечка… Мы, слава Богу, все живы…» В конце письма: «Да хранить тебя Господь Бог! Целую тебя крепко, крепко…»
Совсем так писала и мне моя мать…
Я вложил в конверт все документы и письма «Ванечки», не найдя в них ничего подозрительного.
В этот момент в дверь постучали.
— Товарищ младший лейтенант! К майору Глазунову.
Комната майора Глазунова находилась в конце соседнего барака.
Зачем я понадобился Глазунову? Наверное, срочный перевод каких-нибудь документов.
По коридору прохаживались дежурные.
— Сюда, товарищ младший лейтенант.
Я перешагнул порог…
У окна стоял майор Глазунов. В душе у меня что-то дрогнуло. Майор смотрел на меня безумными, безжизненными, глазами. Лицо его выражало какую-то устремленность в загадочный мир. Угловатый, выпяченный вперед подбородок, бледность, растрепанные волосы, сжатые тонкие губы.
Но этот безумный взгляд! Он бывает только у душевнобольных.
Длинные опущенные руки, растопыренные пальцы. Вся фигура выражает готовность на что-то броситься…
— Переведите мне вот этот документ! — сказал майор, не меняя позы.
На столе валялись папки, документы, разбросанные окурки вокруг пепельницы, пепел. Тут же лежала небольшая дамская сумочка из старой потертой пластмассы. Рядом с сумочкой — фотографии, письма, документы…
Густой табачный дым, окурки на полу…
Меня настолько поразил вид майора, что я даже и не заметил щупленькой девушки, сидевшей в углу на табуретке.
Девушке было не более двадцати двух лет. Она сидела, сжавшись, комочком. Руки ее дрожали. Каштановые волосы свисали на сторону. В глазах ужас, трепет и еще что-то непонятное… Бледное лицо без единой кровинки, пересохшие, воспаленные губы. Она приоткрыла рот и усиленно дышала, как будто ей не хватало воздуха. Ее впалая грудь под белой кофточкой высоко поднималась…
Я взял в руки документ для перевода и собрался уходить.
— Куда вы? Переведите здесь. Мне нужен перевод срочно.
Девушку звали Зоей. Почему-то мне показалось, что иначе ее звать не могли. В моем представлении имя Зои было всегда связано с образом щупленькой, безобидной и хрупкой девушки.
Зоя как-то безучастно посмотрела на меня и опустила голову.
Милая Зоя, почему ты здесь? — хотелось мне спросить ее. Ты, наверное, попала сюда по ошибке? Какой из тебя шпион? Какая ты изменница родины, когда одно дуновение ветерка может сбить тебя с ног. Ты, наверно, чахоточная. Тебе, милая Зоя, очень тяжело дышать…