Мать Васи подала ужин. И во время и после ужина все мои мысли были о Вере.
— Переночуешь у нас, — не отпускал меня Вася. — Куда тебе зря ходить? Места у нас хватит. В отношении документов — не беспокойся, все сделаю. Вообще, решим общими силами, что тебе делать дальше…
Знакомые тропинки, знакомые изгибы дороги, с детства милые нивы и деревья, вот и церковь. Крестьянские хаты…
Приближаясь к родному селу, я испытывал волнующее чувство…
В жизни я только бродяга, но мне было приятно сознавать, что меня встретит сейчас деловитый отец-домосед и всепонимающая, всепрощающая мать. Встретят в родной хате, где я родился, где меня качали в люльке, где был мне знаком каждый гвоздь, каждая безделушка.
В августе работы очень много, и я не удивился, не застав никого дома. От соседей узнал, что отец косит в саду.
И на этот раз отец встретил меня по своему обыкновению.
— Пришел?
— Да.
Наступило молчание. Мамка долго разглядывала меня, потом заплакала.
— Как тебе нравится мой сад? — спросил отец с гордостью.
— Замечательный.
Отец любил сад, и я понимаю эту его любовь. Будучи мальчиком, он помогал деду сажать новые деревья. Сад — его рук дело.
Развесистые яблони, груши, черешни… Вот та яблоня, под которой лежали вилы и грабли, посажена мною, когда мне было десять лет. Выросла как! И плоды в ней будут хорошие. А было это давно, очень давно. Тогда я еще не знал, что, кроме Хуста, есть на свете и другие города, и что мир такой разнообразный и несовершенный. Да, тогда мне было хорошо. Как я переменился с тех пор. Верить не хочется.
Мы присели на покос, в тени под грушей. Мамка рассказывала про сельские новости, про нового старосту, священника, почтальона.
— Я часто заходила к бохтеру[8], все справлялась, нет ли от тебя писем… — в голосе мамки был едва заметный упрек.
Я опустил глаза. Действительно, в течение семи месяцев я не написал ни одного письма домой. Не мог, по серьезным причинам.
Я не стал оправдываться, я знал, мамка давно простила мне.
Отец в разговоре не принимал участия. Он сидел, сдвинув брови, глядя куда-то вдаль. Мамка продолжала посвящать меня в сельские новости. В течение получаса я узнал, что цены на землю упали, так как крестьяне, боясь колхозов, продают ее, — но покупать никто не хочет; что многие убегают в Чехословакию и Венгрию; что в соседнем селе открыли десятилетку…
Каждое слово мамки будило во мне воспоминания. Одно за другим всплывали в моей памяти знакомые места, знакомые лица людей.
— Ты надолго приехал? — спросил неожиданно отец.
— Нет, на один день.
Мамка испугалась. В ее глазах появились слезы.
— Всего на день?.. — переспросила она, как бы не веря моим словам.
Впервые в жизни между мною и родителями пробежала тень недоверия. Такие теперь пошли времена. Даже родителям нельзя во всем доверяться.
— Я, сыну, никуда не поеду, — говорил отец с расстановкой, и я почувствовал по тому, как он говорил, что это было твердое, выношенное многими месяцами, решение. — Здесь, на этой земле, жил мой дед и мой отец. Здесь хочу и я дожить свои дни… Много ли мне их осталось? Твой дед был в Америке. Пять лет отработал в угольных шахтах. Возвратился домой, потеряв там здоровье. Нет, сыну, везде хорошо, но дома лучше. Я на своему веку пережил много режимов, — были у нас венгры, потом румыны, за ними чехи и украинцы. Опять пришли венгры… А теперь у нас русские. Видишь, мои руки — и отец показал свои мозолистые ладони — такими они у меня всегда были. Ты, слава Богу, не маленький. Поступай, как хочешь. Один Бог тебе судья.
Я и не пытался возражать отцу. Он прав, он глубоко прав.
Но, прав был и я. Мне было обидно, что я не мог поделиться с отцом своими мыслями. Да навряд ли он и понял бы меня? Живет он своей, крестьянской мудростью. Земля — его стихия. Он к земле прирос. Одна смерть может оторвать его от этого родного сада, родных нив и родной хаты.
У каждого в жизни своя дорога. Может быть, если бы я не получил образования, то работал бы точно так же на земле и был бы счастлив.
После же всего, что я видел и пережил, мне осталось одно — борьба.
Завтра утром я еду.
Об авторе
Михаил Дмитриевич Мондич (псевд. Н. Синевирский) родился 5 марта 1923 года в селе Нанково, на Карпатской Руси. Это была крепкая русскими традициями и верой в Бога православная крестьянская семья. Отец и мать, дедушки, бабушки и трое сыновей. Средний из них, Михаил, по желанию родителей должен был перенять хозяйство. Но Михаил хотел учиться. После долгих просьб, на которые родители не поддавались, двенадцатилетний Миша, в одно прекрасное утро, «пошел учиться в Прагу». К вечеру его догнали на лошадях и только обещанием, что «отдадут в школу» вернули домой. Обещание родители сдержали и отвезли в Прагу в русскую гимназию. Рос Михаил в среде ребят из первой русской эмиграции, учился у замечательных учителей, среди которых было немало университетских профессоров. После гимназии — Пражский университет, машиностроительный факультет. С юных лет солидарист, член НТС.
