На этот раз я работал с капитаном Шапиро, а с Черноусовым работал младший лейтенант Кузякин.
Примерно часов в 10 утра к нам вошел толстый подполковник. Круглолицый, краснощекий, лысый, с пронизывающим взглядом, он выделялся чем-то из среды прочих немецких офицеров.
— Садитесь, — предложил ему капитан.
Я закуривал и по привычке протянул портсигар и подполковнику. Он взял сигарету и вежливо поблагодарил.
— Ваша фамилия? — спросил капитан.
Подполковник как будто нехотя назвал свою фамилию, с поразившим меня чисто славянским окончанием.
— Где вы родились?
— В Вене.
— Отлично! — капитан Шапиро был в очень хорошем настроении. — Великолепно!..
Я не понимал, что в этом великолепного, что подполковник родился в Вене!
— Судьба австрийцев гораздо легче судьбы немцев. Война кончилась. Вы отделаетесь несколькими месяцами плена и поедете домой…
Подполковник с редкой жадностью курил, глубоко затягиваясь. Его лицо выражало удовольствие. Взгляд его потерял характерную остроту.
Капитан Шапиро продолжал болтать о пустяках. Его интересовали самые элементарные сведения… как снабжалась в последнее время немецкая армия, сколько марок в месяц получал лейтенант немецкой армии, сколько подполковник и т. д.
Подполковник отвечал охотно на вопросы капитана.
— Я вижу, что вы человек серьезный. Скажите мне откровенно, верили ли немцы до конца в свою победу?
— Да.
— Интересно… На чем же основывалась эта их вера?
— Я боюсь утверждать, но слухи о новом, неслыханном оружии, по моему мнению, были не только пропагандой Геббельса для поддержания духа армии и населения. За этими слухами скрывалась обоснованная реальность…
Более точной информацией о новом оружии подполковник не располагал.
Капитан ловко перевел разговор на немецкую разведку. Он считал ее не плохой, но…
— …были больше недочеты. Особенно в работе разведки в Советском Союзе.
— Вы правы. Наша разведка встречала в Советском Союзе весьма серьезные препятствия. Мне известны случаи крупных провалов.
— По достоверным источникам?
— Да… Мне самому довелось соприкасаться с нашей разведкой. — Подполковник сразу же, видимо, спохватился, но было уже поздно. — Теперь война кончилась и обо всем этом можно говорить, как об истории…
— Конечно! Как же это вы соприкасались с вашей разведкой?
Подполковник молчал. В душе его, должно быть, боролись сомнения.
— Вы не думайте, что вашими сведениями вы мне окажете серьезную услугу. Война кончилась, и ваши сведения могут быть интересны только с исторической точки зрения.
— Дело в том, — начал подполковник с расстановкой, — что когда-то я был связным офицером между нашей разведкой и разведкой Румынии. Я хорошо говорю по-румынски…
Шапиро предложил подполковнику еще папиросу.
— По-моему, румынская разведка — дело несерьезное.
— Я бы не сказал, — запротестовал подполковник.
Из этого разговора выяснилось, что подполковник «весьма серьезный человек». Он сыпал, как из рукава, сведениями о румынской разведке, называл фамилии начальников ее, упоминал их темные дела. Круг знакомств подполковника — невероятных размеров. Он захватывает почти все правящие круги Румынии Антонеску.
Выяснился еще один важный факт. В последнее время подполковник занимал должность заместителя начальника отдела кадров «Мильамта» в Берлине.
Капитан Шапиро торжествовал. Он часто мечтал поймать «серьезного человека». На сей раз не было никаких сомнений, подполковник — «серьезный человек», пожалуй, весьма и весьма серьезный!
Подполковник продолжал делиться с нами своими «историческими» сведениями о немецкой разведке. Он долго говорил о Канарисе, потом о Кальтенбруннере, о важнейших новшествах с 1942 года. Благодаря этим новшествам, немецкая разведка перестала быть «настоящей разведкой».
Память у подполковника была изумительна. Он помнил фамилии многих начальников и членов немецкой разведки заграничных округов.
По его словам выходило, что основную работу в Советском Союзе немцы вели через Турцию, Финляндию, а впоследствии и через Швецию.
После трехчасового разговора к нам в комнату вошли Черноусов и Кузякин.
— Это что за птица? — спросил Черноусов.
— Весьма «серьезный человек», — спокойно ответил капитан Шапиро. — Не иначе как заместитель начальника отдела кадров Мильамта в Берлине. Лично знаком с Гитлером и всей верхушкой Германии.
— Неужели? Чего же ты возишься с ним? Отвезем в Управление… Там он у нас и то расскажет, чего не знает…
— Да. У вас есть какие-нибудь вещи в лагере? — обратился он к подполковнику. Голос капитана изменился до неузнаваемости. Это был голос не собеседника об «исторических событиях», а голос смершевца.
Меня, по правде сказать, удивило поведение подполковника. Так глупо засыпаться мог только неопытный член «абвер-командо», но не такой видный работник немецкой разведки.
Последний вопрос показал подполковнику, что он совершил непоправимую ошибку. И на лице капитана уже не было ни тени добродушия и откровенности.
— Что вы со мной сделаете?
— Это не ваше дело! — машинально ответил капитан.
Черноусов сделал у подполковника обыск.
— Смотрите, цианистый калий!
Я взял из рук Черноусова маленькую реторту полную цианистого калия.
— Этой дозы хватит на десять человек…
— Кто его знает! Вишь, какой он здоровенный…
— Зачем вы носите с собой цианистый калий? — строго спросил Черноусов.
— Так, на всякий случай. Впрочем, вы сами знаете — зачем.
Слова подполковника дышали полной безнадежностью. Фактически, его лишили последней надежды избавиться от предстоящих мучений. А что они его ожидают, он не мог не знать. Все разведки действуют по одному и тому же принципу: выведать как можно больше сведений у противника. Разница только в методах допросов. Советы действуют грубо, не стесняясь. Для достижения цели все установленные правила — предрассудок. Точно так действовали и немцы, и венгры, хотя и более осмотрительно.
Разница — в наказаниях. Во время войны Советы поголовно приговаривали к смертной казни. Теперь смертная казнь в большинстве случаев, заменяется 20-ю годами принудительных работ. По моему мнению, 20 лет концлагеря — более жестокий приговор, чем смертная казнь.
Венгры редко приговаривали к смертной казни. Немцы — чаще…
Глупо, очень глупо засыпался полковник. Его показания будут стоить жизни многим десяткам, если не сотням людей. Шутка сказать! — офицер связи между румынской и немецкой разведками. Сколько людей замешано в эти темные дела!
Вот что значит оплошать на одну минуту.
Слава Богу, я слишком хорошо знаю смершевцев, чтобы поступить подобным образом. Всякое признание или раскаяние — смерти подобно. Или смерть во время допроса, или расстрел по приговору «тройки», или многолетнее и верное умирание в концлагерях.
Капитан Шапиро доложил подполковнику Шабалину о случившемся. (Непосредственный наш начальник, майор Гречин, уехал сегодня утром в какой-то лагерь военнопленных. С окончанием войны число военнопленных сказочно увеличилось. Администрация не справлялась с возложенной на нее работой. В связи с этим пришел приказ из Москвы передать «заботы» о военнопленных в руки смершевцев. Генерал-лейтенант Ковальчук назначил на эту работу майора Гречина).
Подполковник Шабалин доложил генерал-лейтенанту Ковальчуку. Последний послал запрос в Москву на имя генерала Абакумова.
Утром пришел приказ допросить немецкого подполковника на месте, с целью воспользоваться его сведениями, и затем отправить его самолетом в Москву.
Сегодня работа кипит. Больше всего достается мне. Какой бы следователь ни допрашивал подполковника-абверовца, я везде фигурирую в качестве переводчика. Наверное, и ночью не придется спать. Проклятая работа…
Ходят слухи, что весь наш Четвертый украинский фронт будет переброшен на Дальний Восток… на борьбу с японцами. Этого еще не хватало! Нет, товарищи, как хотите, на японский фронт я не поеду.
Освенцим. Этот маленький городишко знаком всему миру. И знаком нехорошей, кровавой славой. Здесь были крупнейшие фабрики смерти гитлеровской Германии.
Я поселился у Яна Ляха, в поселке между городом и «кирпичным лагерем».
Ян говорит, что в этих трех освенцимских лагерях немцы погубили не менее пяти миллионов людей разной национальности. Волосы становятся дыбом! Пять миллионов — небольшое государство.
В «кирпичном лагере» сохранилась первая, «пробная», газовая камера, построенная по приказу Гиммлера. Через некоторое время были построены четыре камеры в «деревянном лагере». Первая фабрика смерти была «сдана в эксплуатацию».
Ян показал мне картину какого-то неизвестного художника-каторжника. Я плохо разбираюсь в изобразительном искусстве и не берусь судить о ее художественном исполнении, но произвела она на меня жуткое впечатление. Нарисована цветными карандашами. Сюжет — музыканты-каторжники: люди-скелеты играют на разных инструментах… для увеселения эсесовцев.