— Переведите вот эти бумаги на русский язык.
Я улыбнулся.
— Неужели приходится переводить и на какой-нибудь иной язык?
— Разумеется.
Капитан Потапов картавил: вместо «разумеется» у него вышло «газумеется».
— Что же это за бумаги?
— Последние распоряжения местным ячейкам Глинковой Гарды и списки ее членов.
Капитан Потапов (тот самый, который проверял мое знание немецкого языка перед полковником Дубровским, заместителем начальника) ушел.
Оставшись наедине, я принялся перелистывать бумаги. Почти на каждом листе стояло красным карандашом: «Строго секретно», Полный список членов Глинковой Гарды Сабиновского округа. СМЕРШ работает неплохо. Меня удивляет только одно: почему смершевцы интересуются не только вражеской разведкой, но и этими простыми крестьянами, которых злосчастная судьба заставила поступить в Глинкову Гарду. Впрочем, здесь нечему удивляться. Советская система не терпит никаких других идеологий. Она признает только себя — как незыблемо правдивую. Она построена на том же принципе, что и религия — «Да не будет тебе иного Бога, кроме Меня». Разница только в том, что служители Церкви привлекают верующих силой божественной правды, тогда как служители советской системы, чекисты, заставляют людей верить в абсолютную правдивость социализма и коммунизма, не гнушаясь никакими средствами принуждения.
Компартия, проповедница советской системы, давно пришла к заключению, что социализм и коммунизм не обладают силой абсолютной правды, как Церковь, и потому компартии нужны были иные проповедники. Это чекисты во всех своих видах. Смершевцы — чекисты высшей марки. Их назначение — выкорчевать ту Европу, которая мыслит иначе, не признает советской системы. Притом, выкорчевать так, чтобы не осталось ни одного инакомыслящего очага.
Сабиновский крестьянин, не понимающий ни Глинковой идеологии, ни идеологии советской системы, — враг по многим причинам. Прежде всего, он был организованным противником коммунизма и мог бороться против Советского Союза. Но уничтожить его надо не только из-за того, что он враг, а и для того, чтобы окружающие видели смерть его и чтобы в умах их не зародилось отрицание советской системы и желание бороться с ней.
Иегова — грозный Бог, но Его никто не видел и никто не испытал непосредственно гнев Его.
Сталин — тоже грозный бог. Его многие видели. Гнев же его испытывает вся Россия уже десятки лет. Испытает и Европа. Десятки тысяч смершевцев тому порукой. Они рыщут, как волки, по занятой Красной армией территории и выкорчевывают свободолюбивую, непокорную духом Европу. И где они пройдут, там не останется ни одного очага свободной мысли, — будут только рабы советской системы.
Мне жутко. И я оказался в среде тех, которые превращают мир в рабов. Однако это не совсем так. Пока еще моя совесть чиста. Я постараюсь сохранить ее чистой и в будущем.
Египетские жрецы сообщали свое уменье владеть массами только посвященным.
Сталин точно так же скрывает от мира свое уменье владеть массами.
Постараюсь постигнуть это пресловутое сталинское уменье. Оно, наверное, «мудрое», — в противном случае Сталин не получал бы на выборах 100 % голосов.
Вчера вечером я наблюдал интересный бой. Обстрелянный, овеянный ветром и пропитанный пороховым дымом боец боролся не на жизнь, а на смерть с капитаном смершевцем.
— Мать твою так… — ругался боец, сжимая капитану горло. — Ты только кровь умеешь чужую пить… тыловая крыса…
Капитан отчаянно пытался вырваться из крепких рук бойца. Подоспели смершевцы и разняли борющихся.
Сколько презрения и злобы было в глазах бойца! Бедняга, должно быть, чем-то сильно обижен, если решился на этот смелый поступок. Не мог он не знать, что его ожидает. Смершевцы в таких делах действуют решительно. Не успел убежать, попался, — расплачивайся жизнью.
У выхода из столовой меня поджидала Соня.
— Я хотела бы с вами поговорить, — краснея обратилась она ко мне.
— В чем дело, Соня?
— Я не знаю, как приступить… — Соня волновалась и говорила несвязно.
— Пойдем ко мне, поговорим, — предложил я. Соня явно хотела сообщить мне что-то серьезное, и я не счел удобным разговаривать с ней на улице.
На столе моем лежали папки со строго секретными документами и пачки румынских папирос. Соня попросила разрешения закурить.
— В чем дело, Соня?
Она не сразу ответила. Волнение ее все усиливалось.
— Если бы вы знали, как мне неловко… Я может лучше поговорю с вами в другой раз.
— Как вам будет угодно. Однако со мной можете быть откровенной. Если я вам не смогу помочь, то, во всяком случае, и не поврежу.
— Вы такой неприступный…
— Это только на вид, Соня.
— Нет, нет. Я лучше поговорю с вами завтра.
Тем не менее, Соня не уходила. Она неумело выпускала изо рта струйки табачного дыма, задыхалась и кашляла.
— Вы могли бы мне помочь?
— С большим удовольствием, если это будет в моих силах.
— Дело в том… Нет, не могу…
Я покачал головой.
Соня отвернулась от меня и, глядя упорно в окно, сбивчиво заговорила.
— Офицеры преследуют меня на каждом шагу. Я чувствую, что не устою… Если бы вы согласились, так, только для вида, ухаживать за мной, они, наверно, перестали бы преследовать меня.
Так вот что так сильно волновало Соню. Что же? Услуга небольшая. Соня говорила искренне, в этом я был уверен. Не помочь одинокой, воспитанной в иных условиях, девушке — было бы преступлением.
— Попробую, Соня, — согласился я охотно.
Соня радостно поблагодарила меня и поспешно ушла.
Интересно, что получится из моего ухаживания? Как будет вести себя Соня? Работа в контрразведке не может не повлиять на нее. Выдержит ли она? Мефодий — крепкий парень, и то жаловался мне вчера на чрезмерную жестокость следователей.
Только беспринципная Ева не унывает. Успела уже обзавестись поклонниками. Я наблюдал за ней во время обеда, — улыбается, шутит, громко смеется. Смершевцы по-дружески здороваются с нею.
Завтра управление переезжает в другое место. Куда — никому не известно. Строгая тайна.
Управление заняло половину Сабинова. Жители ругаются. Их выгнали из домов. Я живу в хорошей комнатке возле суда. Рядом со мной живут капитан Потапов, Виктор Михайлович, и майор Гречин, Георгий Лукьянович.
Вчера я познакомился с Галей. Интересная девушка. Она — старший следователь в четвертом следственном отделе. Красавица — стройная, золотые волосы, большие голубые глаза, тонкие губы, прелестные ножки, грудь…
Автобус, в котором мы ехали, часто портился. Галя ругалась на чем свет стоит. Пожалуй, сержант Ленька из запасного полка мог бы у нее поучиться.
Меня это удивило. С одной стороны — красивая девушка, с другой — грубый солдат: после каждого третьего слова следует матерная брань. Порою Галя нервно подергивала головой.
— Если еще раз у тебя заглохнет мотор, — сказала она шоферу сердито, — я тебе зубы выбью…
Шофер нахмурился, но промолчал. На меня эти слова Гали подействовали удручающе.
— Неужели у вас хватит на это силы? — спросил я.
Галя сидела рядом со мной, и мне было удобно разговаривать с ней.
Вместо ответа Галя зло посмотрела на меня и крепко сжала губы. Я улыбнулся. Да и как было не улыбнуться? Что могла сделать верзиле-шоферу она, эта стройная и красивая девушка?
— Вы меня еще не знаете, — сухо бросила Галя и и закрыла глаза.
Густые ресницы, румяные щеки, вся ее очаровательная внешность как-то не совмещалась с ее поведением и словами.
— Я не стремлюсь к этому, — так же сухо произнес я.
Галя нервно дернула головой и открыла глаза. Она хотела что-то сказать, но воздержалась.
Сегодня утром, во время завтрака, капитан Потапов сказал мне, что Галя — самый жестокий следователь во всем четвертом отделе. Нужно будет поближе познакомиться с ней и выяснить причины, доведшие ее до такой жестокости.