«Зина», связавшись со смершевцами, сообщила много ценных сведений об Армии Крайовой.
Вместе с оперативной группой майора Гречина она бродила по лесам, занесенным снегом, и разыскивала места, где были скрыты склады оружия.
Бродить по лесам зимой — развлечение не весьма приятное. В душе я проклинал и «Зину», и все на свете.
На второй день нам удалось разыскать небольшой склад. Судя по его устройству и упаковке оружия, поляки считались с возможным далеким будущим.
Второй склад «Зина» не нашла. Снег мешал ориентироваться, и майор Гречин решил отложить дальнейшие поиски до весны.
Теперь оперативная группа майора Гречина работает в лагере по репатриации советских граждан.
Капитан Шапиро, лейтенант Черноусов, младший лейтенант Кузякин и я работаем в лагере немецких военнопленных. С нами группа бойцов и опознаватель «Ганс».
«Ганс» — бывший шофер Абвера армейского штаба группы Центр. Он знает многих немецких шпионов, почему смершевцы и таскают его с собой по лагерям военнопленных. «Ганс» работает добросовестно. Он опознал уже семь шпионов. Смершевцы кормят его, как на убой, мясными консервами, белым хлебом и шоколадом. Дают папиросы, водку. Одним словом, «Ганс» чувствует себя превосходно.
Лагерь военнопленных находится в здании тюрьмы. В лагере нет ни воды, ни света. Сырые помещения, битком набитые военнопленными, грязь, тяжелый запах пота и человеческих испражнений. Не удивительно, что в сутки умирает человек по двадцать.
Лагерное начальство предоставило нам две комнаты.
В лагерях военнопленных приходится работать «вслепую».
Капитан Шапиро с утра проверял офицерский состав и «закидывал агентуру». Черноусов, Кузякин и я присутствовали при этом.
Бойцы с «Гансом» ходили по лагерю и «проверяли чистоту».
Пока результаты нашей работы равны нулю. Капитан Шапиро надеется на агентуру. Во время обеда он рассказывал, что немцы охотно доносят друг на друга.
— У меня известный опыт в работе с военнопленными. Предложить папиросы, пообещать свободу — и из десяти завербованных один сделает свое дело.
Майор Гречин, капитан Шибайлов и группа смершевцев из резервов работают среди русских репатриантов.
Меня пугает чудовищное недоверие смершевцев к своим же гражданам.
Если послушать московские радиопередачи или почитать «Правду» — можно расплакаться над судьбой несчастных людей, переживших немецкую каторгу. Советские журналисты, армейские политотделы, партийцы, агитаторы, писатели, — все кричат об этих людях-мучениках, достойных глубокого уважения и сострадания.
Смершевцы иначе смотрят на дело. Для них советские граждане, побывавшие на принудительных работах в Германии, — элемент, кишащий шпионами и зараженный ненавистью к советскому строю. Поэтому они проверяют каждого репатрианта самым тщательным образом.
И между репатриантами бродят опознаватели и раскинута сеть агентуры.
Лживые обещания, недоверие, доносы, угрозы, допросы, пытки и смерть — стихия смершевцев.
Что же ждет репатриантов на Родине — страшно подумать. Майор Гречин говорит, что большинство из них пройдет двухлетние исправительные лагеря.
За что? Это же мученики, достойные сострадания! И неужели эти миллионы людей, переживших немецкую каторгу, ничего другого не заслужили, кроме концлагерей, то есть другой, советской каторги?
Я ничего не понимаю.
Можно лгать, обманывать, убивать, но не в таких же колоссальных масштабах. Ведь, кроме людского суда, превращенного тоталитаризмом в фабрики смерти, есть еще и Суд Божий!
Не нахожу слов для выражения всей этой мерзости, охватившей современное человечество.
«Смерть шпионам»! Нет, уж лучше было б назвать контрразведку не так. «Смерть противникам коммунизма» — более соответствовало бы действительности.
Сегодня до обеда я был в лагере по репатриации иностранцев. Майор Гречин приказал мне и лейтенанту Черноусову взять «Ганса» и вместе с ним «пройтись» по лагерю.
Французы, бельгийцы, англичане, голландцы, датчане, норвежцы, чехи и сербы уныло бродили по длинным коридорам грязных полуразрушенных зданий. Они смотрели на нас с большим недоверием и избегали встреч с нами.
Кроме презрения и ненависти к нам, их лица ничего не выражали. Еще бы! Смершевцы и среди них раскинули свои смертоносные сети. Резервы контрразведки, прикрепленные к лагерям по репатриации иностранцев, работают днем и ночью. Постепенно исчезают приверженцы сербского короля, сторонники чешской аграрной партии и другие иностранцы, так или иначе проявившие свое несогласие с коммунизмом.
Для смершевцев не существует международного права. С гражданами иностранных государств они расправляются по-своему. Здесь, на территории, занятой Красной армией, они делают то, чего не могут делать за границей, — уничтожают контрреволюцию.
Когда-то я слышал одну, очень характерную для Советского Союза песенку: «Слава вам, железные чекисты»…
Славны чекисты в России кровавой и темной славой, совсем не такой, как поется в песне. Иностранцы же слышали про чекистов только одним ухом. А теперь у них есть возможность непосредственно убедиться в существовании этих легендарных героев пролетарской диктатуры.
Вадевице. Дом заместителя бургомистра.
Из нового Сонча мне и Кузякину пришлось добираться попутными машинами. Я не думал, что это так сложно. Начальник КПП в Новом Сонче останавливал проходящие грузовики, но посадить нас ни на один из них ему не удавалось. Шоферы отказывались принимать кого-либо, ссылаясь то на плохой мотор, то на слабые шины или опасный груз.
Лишь после четырех часов ожидания мы взобрались на один из грузовиков, доставивший нас в Вадевице.
Лагерь русских репатриантов был уже занят резервами контрразведки. Капитана Шапиро и лейтенанта Черноусова мы нашли в лагере военнопленных.
— Здесь заживем, — встретил нас восторженный капитан Шапиро. — Начальства нет, работы мало. Баб в городе — ни пройти, ни проехать. На квартире у лейтенанта — три, у меня — две. Не зевайте и вы!
Кузякин поселился вместе с Черноусовым. Я занял комнату в доме заместителя бургомистра.
Черноусов достал водки. Задумал сегодня вечером устроить «настоящую выпивку с бабами». Пригласил и меня. Пойду непременно.
К Черноусову я пришел с небольшим запозданием. В просторной комнате, вокруг столов, заваленных закусками и заставленных бутылками водки, сидели хмельные польки. Офицеры танцевали под звуки патефона.
Польки нахально осматривали меня, перешептывались.
— Садись сюда, Коля, — обратился ко мне Черноусов.
Я сел на предложенное мне место. Справа от меня — девушка лет двадцати, блондинка с шустрыми глазами, слева — полная черноволосая молодая дама.
— Пан младший лейтенант неточный, — заговорила блондинка.
— Не беда!.. Как тебя звать?
— Янина.
— Великолепно.
Янина была трезвее остальных. Она засыпала меня десятками вопросов, на которые приходилось отвечать. После двадцатиминутного разговора я убедился, что моя новая знакомая очень милая и хитрая гимназистка восьмого класса.
— Родители у тебя есть?
— Нет. Немцы два года назад убили папу. Мама умерла давно, когда мне было пять лет.
— Как же ты живешь?
— Помогает сестра…
Черноусов танцевал с черноволосой дамой, Кузякин обнимал совершенно пьяную женщину лет тридцати пяти, Шапиро «заговаривал зубы» шестнадцатилетней девушке.
— Ты бы отвел домой свою любву, Кузякин, — шутливо заметил Черноусов.
— Пойдем, что ли?
Пьяная «любва» послушна встала и, с трудом передвигая ноги, последовала за Кузякиным.
Высокая рыжая полька, все время сидевшая без кавалеров, затянула хриплым голосом гуральскую песенку. На второй строчке голос ее оборвался.