Иоанн Грозный выкорчевывал измену. Для этого ему нужны были опричники! Но что опричники по сравнению с чекистами? Маленькая и невинная свора собак, не больше.
Мы не носим ни собачьих голов, ни метел. Нам хватает наганов. Управляет нами не Грозный Иоанн, а «мудрый» Сталин.
Бойцы завернули тело Рафальского в одеяло и куда-то унесли.
— Пойдем, Коля!
— Куда?
— В лагерь на Смихов.
— Зачем?
— Как зачем? Там полно шпионов.
Шпионы! Кто же из нас не шпион? Если считать шпионом каждого, кто не коммунист, тогда капитан Шапиро, бесспорно, прав.
— Поедем, капитан.
Лагерь военнопленных находился в здании какой-то школы, около смиховского пивоваренного завода.
Снова проверка документов, допросы, вербовка агентуры.
В шесть часов вечера мы возвратились в Стжешовице с арестованным эсесовским генералом.
Я вышел из машины. Бойцы увели эсесовца.
Подъехала автомашина капитана Шибайлова.
— Здорово, Коля! — Шибайлов улыбался. Его пухлое розовое лицо выражало удовлетворение только что исполненной работой.
— Узнаешь?
Я посмотрел в сторону грузного монсиньора, выходящего из машины.
— Волошин?
— Да, он самый. Ваш бывший президент.
Старик Волошин как-то растерянно посмотрел в мою сторону. Навряд ли он даже видел меня. Взор его блуждал…
Я знаю, что он всегда был лишь игрушкой в руках более хитрых и сильных. Эти более хитрые и сильные ускользают от чекистов, но Волошина они оставили рассчитываться.
— Куда смотришь, поп? На небо? Поздно, поздно! Нужно было раньше Богу молиться, а не политикой заниматься.
Волошин слушал Шибайлова как-то безучастно.
— Ну, валяй, валяй вот с этим бойцом в подвал. Живее!
Волошин заторопился. Он как будто еще не верил, что его арестовали.
— Садись, Коля. Поедем на квартиру к эсесовскому генералу.
— Да, да. Поедем.
Шофер завел машину.
— Куда?
— Под Градчаны.
Я взглянул в сторону удаляющегося Волошина. Боец толкнул его в спину прикладом.
Эсесовский генерал жил богато. Ковры, великолепная мебель, картины, библиотека.
Два часа мы рылись в вещах генерала. Нигде никаких документов.
Шапиро взял флакон одеколона.
— Пригодится! Пошли!
— Куда? — спросил шофер. Это было единственное известное ему русское слово.
— На Бендову улицу.
Я вспомнил про Бендову улицу. Там наша конспиративная квартира. Какой-то русский эмигрант будет передавать нам секретные сведения.
В 11 часов ночи мы возвратились в дом № 11 на Делостжелецкой улице. Быстро поужинали и принялись за работу.
— Товарищ младший лейтенант! К майору Надворному.
Я медленно поднимался по ступенькам. Конец… Наверное, майор поймал кого-нибудь из моих друзей. Иначе быть не может. Зачем я нужен майору Надворному?… Засыпали меня…
— Садитесь!
Отлегло. Майор был приветлив, улыбался.
— Я вам прочту акт о самоубийстве Рафальского. Вы подпишете в качестве свидетеля…
Выяснилось следующее: по поручению полковника Козакевича майор Надворный должен был допросить Рафальского. Во время допроса майор вышел в коридор приказать дежурному принести воды.
Арестованный Рафальский воспользовался случаем: открыл окно и прыгнул вниз, на бетонированный двор. Арестованный Рафальский разбил себе голову, сломал правую руку. Через десять минут после случившегося — умер…
Я подписал.
— Спасибо! До свидания!..
Капитан Шапиро допрашивал эсесовского генерала. Я переводил его личные документы.
— Товарищ младший лейтенант! К капитану Степанову, — доложил связной.
— Передайте капитану Степанову, что я занят.
— Есть. Передать, что вы заняты.
Связной ушел.
На улице гудели моторы. Кто-то приезжал, кто-то уезжал. Я бросил удостоверение генерала и зашагал по комнате.
Если все затянется надолго, я сойду с ума. Бежать? Можно. Но я должен непременно заехать в Мукачево. Там у меня целый ряд документов.
В комнату вошел капитан Шибайлов.
— Коля, на минутку… Я арестовал одного чеха, очень подозрительного. Его жена живет на другой квартире. Нужно узнать адрес.
Я спустился с капитаном в подвал.
— Дежурный, вызовите Скживанека.
Открылась дверь. В темном подвале жались друг к другу арестованные. Их было так много, что не было места сидеть. Они стояли.
— Скживанек!
— Зде.
— Выходи!
Капитан записал адрес жены Скживанека…
Я возвратился к себе в комнату.
Капитан Шибайлов поехал арестовывать жену Скживанека.
В три часа ночи я решил все бросить и лечь. Не могу больше! Нет сил! Все мне кажется таким странным и непонятным, словно я не в реальной действительности, а в кошмарном кровавом сне.
Раздеться… Зачем? Все равно легче не станет.
Внизу в подвалах стоят арестованные. На улицах гудят моторы. Кто-то ругается. На дворе, в пыли, лежит Рафальский. Мозги, смешанные с пылью.
— Ты, генерал, не ври! — допрашивает Шапиро эсесовца.
А теперь бьет его… Все ерунда.
Но мозги, смешанные с пылью, — не ерунда. Нет, это результат человеческого мракобесия. Кого обвинять? Некого! Себя? За что? За то, что родился? Но я в этом не виноват.
Спать надо! Философия всегда доводит до чертиков. Кому вообще нужна философия? Смершевцам? Зачем? Они великолепно обходятся и без нее…
Шапиро — подлец. Знает, что я спать хочу. Так нет чтоб работать потише, — орет как сумасшедший. Да ведь он и есть сумасшедший. Все мы сумасшедшие. Кто из нас может улыбнуться чистосердечно, как улыбаются дети? Никто… Что я хотел вспомнить?.. Да! Я подписал акт о самоубийстве Рафальского. Прочь все мысли! Прочь, прочь! Три часа ночи. Что делать, как уснуть?
— Du bist kein General, du bist подлец…
Шапиро не только подлец, но и хам. Если он не жалеет меня, то хоть бы пожалел себя. Ведь ночь, глубокая ночь! Спать надо… Что делает Волошин? Богу молится? Поздно.
Смерть… Кровь… Мозги, смешанные с пылью…
Сегодня 14-е мая. Полный расцвет весны. Я рад, что капитан Шапиро «плюнул» на работу и занялся грабежом. Как все просто в наших условиях! Все двери открыты. Никто не решается рта открыть, чтобы сказать слово протеста.
НКВД. Чехи боятся чекистов больше, чем гестаповцев в свое время.
В течение трех дней их отношение к русским переменилось на все сто процентов. Уже не кричат «наздар».
У подполковника Шабалина 10 чемоданов разных ценных вещей. Капитан Миллер «переплюнул» всех — у него 15 чемоданов.
Шапиро «приобрел» аккордеон «Höhner». Шибайлов хвастается двумя фотоаппаратами «Лейка». Гречин собирает «коллекцию» ручных часов. Попов грабит, но, как всегда во всем, очень осторожно и тайно.
Козакевич надел на себя хороший костюм какого-то арестованного товарища министра и ходит в нем.
— Шибайлова ожидает выговор, — обратился ко мне Шапиро.
— За что?
— Не поймал Власова. Ездил в Пильзен — тоже без результата. Мне кажется, что Власова скрывают американцы.
Шапиро вышел из машины.
— Я только загляну в одну лавку.
Едва он отошел несколько шагов в сторону, я почувствовал на спину чью-то руку.
Смотрю — Лиза Л.
Шапиро может возвратиться каждую минуту. Он знает, что я никогда не был в Праге. Составляя свою автобиографию в Мукачеве, я написал, что за всю жизнь, помимо пределов Карпатской Руси, я был только в Будапеште.
— Здравствуй, Лиза. Извини, я не могу с тобой разговаривать. Прошу тебя, уйди… Когда-нибудь я все объясню тебе…
Лиза смутилась, покраснела и заторопилась.
Она сделала не больше пяти шагов, как вернулся Шапиро.
— Лавка закрыта… Поехали…
Шофер завел мотор.
Должно быть, я умею хорошо скрывать свои чувства, так как Шапиро ничего не заметил.
В душе же у меня была целая буря. Простая встреча с бывшей одноклассницей могла выдать меня: выяснилось бы, что я жил раньше в Праге, что я был связан с русскими эмигрантами, что я врал, что я «очень подозрительный молодой человек», контрреволюционер, шпион, изменник.