Пять минут назад расстояние между мною и смертью было меньше шага.
Интересно, какие цели преследует моя судьба? Должно быть, какие-то особенные, иначе она б не отводила от меня вот-вот неминуемую смерть.
Пока не следует радоваться. Кроме наших оперативных групп в Праге работают смершевцы Конева и Малиновского. Их гораздо больше. Возможно, что они уже арестовали кого-нибудь из моих друзей, и моя фамилия где-нибудь выплыла.
Майор Гречин говорил мне, что мы приехали в Прагу «незаконно». Это значит, что Прага территориально принадлежит чекистам Конева и Малиновского. Ковальчук не устоял, чтобы не «поживиться добычей» в Праге, и послал нас сюда.
Мы, кажется, оправдали его доверие. Сотни арестованных тому порукой. Если же мы останемся в Праге еще несколько дней, то число арестованных перейдет за тысячи. Ковальчук получит следующую звездочку и какой-нибудь крупный орден.
В шесть часов вечера в одной из комнат Смиховской школы произошел следующий случай:
Вошел худой, как и все остальные, военнопленный немец. На вид он ничем не отличался от тысячи других военнопленных.
— Я хотел бы с вами поговорить, — обратился он к нам.
— В чем дело? — спросил капитан Шапиро.
Немец откашлялся.
— Я работал агентом английской разведки…
— Интересно.
— Как рабочему гамбургских доков, — продолжал немец, — мне легко было давать ценные сведения англичанам.
— Так… Чего же вы хотите от нас?
— Чтобы вы отпустили меня на волю.
Капитан Шапиро хитро улыбнулся…
— Хорошо. Поедем с нами…
В доме № 11 между мною и капитаном произошел весьма короткий разговор.
— Однако, английская разведка хромает. Я удивляюсь англичанам…
— Почему?
— Они плохо инструктируют своих агентов. Агент не смеет (он должен запомнить это на всю жизнь!) никому и никогда говорить о том, что он агент.
— В данном случае это понятно. Человек попал в тяжелые лагерные условия. Подумал, что война окончена, и что его, как скрытого врага Гитлера, отпустят на волю… Своего рода оправданный обман.
— Как раз против таких возможностей и должны были англичане инструктировать этого немца.
— Что же будет с ним?
— Таких случаев у нас было много. Известное дело — смерть шпионам! Ну, поехали. Еще надо побывать на Бендовой улице, проверить одну квартиру в Бубенче, допросить этого английского агента…
В два часа ночи я лег спать с твердым намерением уснуть. Фабрика смерти продолжала свою работу. Приезжали автомашины и привозили новых арестованных. В соседних помещениях шли допросы. Слышались крики и стоны неизвестных мне людей. Под такую музыку тяжело засыпать… Если бы не смертельная усталость, я бы долго не уснул, но… есть пределы человеческой выносливости…
Весь народ высыпал на улицу встречать президента Бенеша. Дети, девушки, взрослые и старики — все в праздничных одеждах с флажками в руках.
Жители Праги и раньше отличались особой склонностью к разного рода встречам. Вывешивались флаги, жители выходили на главные улицы. Ни пройти, ни проехать. Так было и сегодня.
Капитан Шапиро ругается. Из Смихова нельзя попасть на Бендову улицу.
— Черт возьми… Как проехать? Опаздываем.
Я смотрел на радостные лица чехов и завидовал им. Действительно, счастливый народ. От войны они пострадали меньше остальных. Искренне радуются приезду своего президента.
Мы же, как проклятые, спешим, спешим и спешим.
Зачем?
Чтобы успеть арестовать как можно больше врагов советского правительства.
Европа должна стать коммунистической. Это сделает не компартия, не московские газеты и радиостанции, а мы — чекисты, вернейшие из верных детей «мудрого вождя».
Сегодня 20 мая. Вечером уезжаем из Праги в Пардубице. Смершевцы работают во всю: отправляют последние группы арестованных в Управление, грузят чемоданы с награбленными вещами, «заметают следы».
Я все еще не верю, что опасность моего ареста миновала, вернее отдалилась на… неопределенное время.
Наши опергруппы никого из моих друзей не арестовали.
Опергруппа подполковника Шабалина не поймала Власова. Не поймали его и смершевцы Конева. Если бы кто-нибудь его поймал, нам было бы это известно.
Власов, бесспорно, у американцев.
Пардубице. Блоки домов около городского парка. Шлагбаумы…
Я спокойно работаю… Проверяю архив Пражского опорного пункта по делам русской эмиграции. Архив был захвачен нами в Праге. Если бы Ефремов был здесь, я дал бы ему по морде… Неужели у него не было времени уничтожить все эти бумаги, картотеку и фотографии?
Только что я порвал свою фотографию.
В 1942 году я должен был регистрироваться у Ефремова. Тогда же я дал ему свою фотографию и притом какую! — настоящий белогвардеец. В черной гимнастерке, в фуражке с кокардой!
Порвал я и десятки фотографий знакомых мне людей.
Товарищ Ковальчук, не беспокойтесь, архив в надежных руках.
Сегодня мне помогал младший лейтенант Кузякин.
— Слушай, Коля, — обратился он ко мне, держа в руках какую-то бумажку. Тут хорошо сказано… Это заявление какого-то русского эмигранта. «Я всегда считал себя русским. В годы кризиса, когда русских не принимали на работу, я ни разу не назвал себя чехом»… Молодец, а?
Кузякин — двадцатидвухлетний младший лейтенант-смершевец. Он плохо разбирается в запутанных делах внутренней и внешней политики Советского Союза. Он искренне радуется, что какой-то русский эмигрант в тяжелые минуты жизни не отказался от своей национальности.
В 12 часов ночи меня вызвали к Ковальчуку.
— Войдите, — сказал мне адъютант генерала, капитан Черный, показывая на большую белую дверь.
В глубоком кожаном кресле за круглым столом, сидел генерал-лейтенант Ковальчук. Яркий свет настольной лампы освещал его смеющиеся глаза.
По правую сторону от Ковальчука сидел подполковник Горышев, начальник отдела кадров.
— Садитесь, товарищ переводчик, — обратился ко мне Ковальчук своим привычным семейным тоном, выслушав мой рапорт.
— У меня к вам просьба. Переведите мне вот эту статью… — Генерал-лейтенант протянул мне чешскую газету с портретом Гитлера в черной рамке на первой странице.
— Дубень — это какой месяц? — спросил меня подполковник Горышев.
— Апрель.
— Так…
Я начал переводить статью, в траурных выражениях описывающую геройскую гибель Гитлера во время битвы за Берлин. Генерал внимательно слушал.
— Погиб ли Гитлер, или жив до сих пор — для меня большая загадка, — заговорил Ковальчук после того, как я закончил перевод. — Если и погиб, то не в Берлине… Вас, товарищ переводчик, не замучили работой?
— Нет. Меня замучила работа…
— Привыкнете. В свое время и мне не нравилось сидеть по ночам и допрашивать арестованных. Но привычка победила.
Наступило молчание.
— Разрешите идти?
— Да. Спасибо вам!
Я вышел.
Советская контрразведка ничего не знает о судьбе Гитлера. Остаются следующие вероятности: или Гитлер погиб (но не в Берлине), или где-нибудь скрывается, или… во всяком случае, он не в руках у советов.
Вообще, все видные деятели гитлеровской Германии предпочли сдаться англо-американцам.
Три дня я разъезжал с заместителем начальника фронтовой разведки по лагерям военнопленных.
На московский парад нужны немецкие знамена и разные другие военные трофеи.
Вчера вечером мы возвратились и доложили начальнику штаба полковнику Жукову: немцы никогда не брали с собой в походы боевых знамен, знамена оставались в штабах запасных батальонов, а потому никто из военнопленных и не знает об их судьбе.
Полковник Жуков начал ругать какое-то начальство.