Выбрать главу

Черноусов что-то путает. Когда-то он хотел меня пристрелить за то, что я… буржуй. Ха-ха-ха!

— Ты, Ваня, не плохой человек… Почему же смотришь на все это равнодушно?

— Брось, Коля, прошу тебя.

— Нет, не брошу…

— Так слушай же. Тебе, кажется, не известно, что по поручению майора Гречина я должен следить за каждым твоим шагом и доносить майору. — Эти слова немного протрезвили меня… Черноусов продолжал смотреть на меня в упор. — Если бы я сказал майору, как ты ведешь себя в некоторых случаях, поверь мне, тебе бы несдобровать. Но я тебе говорю, что в душе я человек не плохой. Ты думаешь, смерть Зои на меня не подействовала? Ты ошибаешься. Я, может быть, мучительнее тебя переживаю… Эх, Коля, что и говорить, не все у нас в Советском Союзе, так хорошо, как говорят по радио. Далеко не все!..

Черноусов замолчал.

К прежней путанице, к надрывающим мне душу переживаниям прибавились новые сомнения.

— Что же ты говорил майору Гречину про меня?

— Поверь мне, ничего такого… А я, ведь, знаю многое. Я читал твои стихи. Брось ты это дело. Какой из тебя поэт? Ну, скажи откровенно, какой из тебя поэт?

Вот оно… Самый главный психологический момент, самый главный. Всю важность этого психологического момента я ощутил до предельной глубины.

— Осторожным всегда надо быть, — продолжал Черноусов. — Поверь мне! Откуда я знаю, не следишь ли ты или кто другой за каждым моим движением? Нельзя поддаваться настроениям, или, как у нас говорят, «телячьим нежностям».

Психологический момент обрисовался еще более ярко…

На недоверии, на боязни друг перед другом покоится сила Советского Союза.

Черноусов прав. Стыдно мне. Именно мне! Ведь я, все же, активный враг Советского Союза. Только благодаря заданию я здесь… Тем более надо быть осторожным. Если бы Черноусов был бесповоротно плохим человеком, я погубил бы себя со своими законами, стихотворениями и прочим…

Преграда между нами, пробитая самим Черноусовым, исчезла.

— Коля, мне жаль тебя. Скажи, как помочь тебе? Хочешь еще стакан водки?

— Нет, не надо.

Вдруг я почувствовал себя менее несчастным. Кровавый круг как будто порвался. Нашелся и между смершевцами понимающий меня человек. Мало того, готов помочь мне и избавить меня от лишних страданий. Такая услуга в моем положении дороже денег, дороже всего на свете… Живу я один, как отшельник, ни с кем не делюсь ни радостями, ни своим горем.

Однако правило революционера гласит, что там, где настоящая работа, нет места чувствам. Кто знает, что имеет в виду Черноусов, пробивая преграды в моей душе.

— Я пойду спать, Ваня. Спасибо тебе…

Черноусов засуетился.

— Ложись у меня.

— Нет, спасибо.

— Коля, о том, что я тебе сказал — никому ни слова. Понимаешь?

— Понимаю.

В коридоре было тихо. Только дежурные молча прохаживались перед дверями следователей.

Куда они унесли Зою? Вот она, настоящая жизнь. Жила девушка, радовалась, что скоро вернется к родителям. Предчувствовала ли она, снилось ли ей когда-нибудь, что погибнет она от руки следователя-садиста в застенках СМЕРША? Она, наверное, никогда и не знала, что в Советском Союзе существует такой СМЕРШ. Похоронят ее где-нибудь в лесу, как собаку… Нарочно не оставят и следа, чтобы не узнали люди…

*

Проснулся я очень рано, хотя почти не спал всю ночь.

По коридору кто-то бегал, слышались отрывочные фразы.

Я быстро оделся.

— В чем дело? — спросил я младшего лейтенанта Кузякина.

— Новость! Ночью кто-то убил майора Глазунова. Пойдем посмотрим.

— Нет, я не пойду.

Кузякин ушел. Я вернулся к себе. «Собаке — собачья смерть» — подумал я.

Перед моим окном проходил отряд репатриантов. Охранные войска вели их на работу. Охрана с двух сторон, вооружена автоматами. Так не охраняют и немецких военнопленных.

Под Освенцимом крупнейший завод И.-Г. Фарбениндустри. Советы демонтируют завод и отправляют оборудование в СССР. Работы много. Нужны дешевые рабочие руки…

14 июля

Перемышль.

Я пережил тяжелый душевный кризис, Одно время мне уже казалось, что я сошел с ума. Последствия кризиса ощущаются еще и теперь. По ночам я страдаю галлюцинациями.

Я думаю, у меня не хватит сил пережить еще одно, аналогичное смерти Зои, событие. Как физической, так и душевной выносливости есть предел.

Вся моя энергия, мысли и усилия должны быть направлены теперь к одному, — выбраться из СМЕРША. Судя по всему, это будет наиболее тяжелой проблемой. Все, что я мог сделать, уже сделано. Оставаться дальше в контрразведке нет смысла. Надо, как можно скорее, выбраться из СМЕРША и попасть в Ужгород или Мукачево.

Вчера я разговаривал с капитаном Потаповым. Думаю, что он единственный человек, с кем можно говорить открыто. Если он и не поможет, то, во всяком случае, не выдаст.

— Возможно ли, в принципе, уйти из СМЕРША?

— Нет. Во всяком случае, мне лично не известны такие случаи. Но вы не унывайте.

— Я не унываю. Но я хочу выбраться из контрразведки.

— Мой вам совет, — не разговаривайте с маленьким начальством. Оно вам скажет: «сидите и молчите». Обратитесь прямо к генерал-лейтенанту.

— Я тоже считаю этот путь наиболее верным, но сначала все же поговорю с подполковником Душником.

— Это лишнее. Он выругает вас и прикажет «не совать нос в чужие дела».

— Но это не «чужие дела»! Это касается меня самого.

— Я не спорю. Но у подполковника таков обычай.

Потапов тоже «комбинирует», как бы и ему выбраться из СМЕРША.

— У меня гораздо меньше шансов на успех, чем у вас.

— Мне кажется, что шансы у нас одинаковы. Вернее, ни у вас ни у меня никаких.

В 6 часов вечера я постучался к подполковнику Душнику.

— Войдите.

— Товарищ подполковник! Разрешите доложить…

Вкратце я изложил касающиеся моей просьбы доводы. Подполковник сдвинул брови.

— Это что за новости? Как вы осмелились прийти ко мне с таким заявлением? Выбросьте это раз и навсегда из головы… Можете идти!

Я ушел. «Бомбой бы в тебя, сукина сына», — думал я, спускаясь по лестницу.

Завтра же пойду с рапортом к генералу.

15 июля

Какая досада! Генерал уехал куда-то и неизвестно, когда вернется. Вообще неизвестно, что будет дальше. Ходят слухи, что наш фронт будет переформирован в Черновицкий военный округ. Скоро переезжаем в Станислав.

17 июля

Станислав.

Майор Гречин собрал свое отделение.

— Товарищи! Наш фронт будет переформирован в Черновицкий военный округ. В Черновицах я работал до войны с Германией. Опыт говорит мне, что здесь, в Галиции, нужно быть весьма осторожным. По нашим сведениям, вооруженных украинских сепаратистов не так много. Всего 4 200 человек. Но эта цифра ничего не говорит. Нельзя забывать, что по городам и селам живет много людей, рассуждающих точно так, как и те в лесах. Я думаю, что с вооруженными сепаратистами мы справимся быстро и легко. Хуже обстоит дело с другими, живущими мирной и спокойной жизнью. Они для нас наиболее опасны. Не знаю, как решит наше правительство… Но, каково бы его решение ни было, нам придется работать в двух направлениях: уничтожать вооруженные банды в лесах и вылавливать притаившихся в городах и селах.

Далее майор говорил о конкретных возможностях борьбы.

Из его слов я понял, что Галиция будет постепенно переселена, хотя открыто он этого и не сказал.

Я настолько привык к коренным действиям чекистов, что ничему не удивляюсь. Практика расселения, примененная к казакам, оправдала теорию. Очаги сопротивления были уничтожены. Так, должно быть, будет и с Галицией. Судьба, во всяком случае, незавидная.

Вполне возможно, что такая же участь ожидает и нас, русинов. В глазах чекистов мы — националисты.

19 июля

Вчера, в десять вечера, я вошел в приемную генерала. Капитан Черный встретил меня недоброжелательно.

— Генерал никого не принимает.