Женщина сделала обиженную мину и ушла. На нашем столике появились бутылки вина и стаканы.
— Почему ты до сих пор нигде не работаешь? — спросил меня Андрей.
Я нерешительно повел плечами.
— Хочешь, я найду тебе хорошее место?
— В НКВД?
— Ты — как и все остальные! — с обидой сказал Андрей. — НКВД это одни слухи. Его в Мукачеве нет. То есть, как бы тебе объяснить? — Андрей подозрительно обвел глазами окружающих нас пьяниц. — К нам, в милицию, часто приходят какие-то военные, справляются о некоторых людях. Кто они, эти военные, мы не знаем. Ни своих фамилий, ни места жительства они никогда не говорят. Я подозреваю, что они не НКВД, а что-то совсем другое.
На этом наш разговор об НКВД кончился. Андрей подозвал к себе красивую венгерку и начал угощать ее вином.
Сведения, полученные от Андрея, разрушили во мне представление об НКВД, которое у меня было до сих пор. Когда-то я изучал структуру НКВД по весьма определенным и достойным доверия материалам. Я знал всю административную сторону этого учреждения, знал, как оно работает и кто руководит им. НКВД никогда не маскировал себя.
Кто же эти люди, не доверяющие даже начальству милиции? Ведь сотни известных мне арестов — их рук дело. «Какие-то военные». Какие? Этот вопрос меня чрезвычайно интересует.
Надо действовать более решительно. Я до сих пор не выбрал даже линии, где бы легче всего можно было выдвинуться. Не результат ли это моей неспособности?
Выбрать подходящую линию трудно. Наши коммунисты действуют на свой риск. Если бы я записался в компартию, — меня бы нагрузили пропагандной работой и у меня не осталось бы свободного времени. Известные мне секретари компартии не имеют никакой связи с русской компартией, — это значит, что я утонул бы в будничной работе, не выполнив задания. Где искать исходную точку? Лучше всего было бы, если бы мне удалось попасть в Москву, но это невозможно. Между Карпатской Русью и Советским Союзом существует граница, — настоящая граница, с собаками и конными патрулями.
Будет ли Карпатская Русь присоединена к Советскому Союзу или останется в рамках Чехословакии — вопрос пока не решен. Чехи в некоторых районах проводят частичную мобилизацию. Русские ограничиваются пропагандой добровольного вступления в Красную армию. Большинство идет к чехам. Свободовцы[6], побывавшие дома, своими рассказами о советских концлагерях сильно подорвали коммунистическую пропаганду за присоединение. Наблюдается расслоение населения на две части — за русских и за чехов.
По моему мнению, хотя сторонники чехов и составляют большинство, — выиграют коммунисты. Власть везде у них в руках.
Что же мне делать? Ждать случая? Глупости. Надо действовать. Но как действовать без определенных возможностей?
Вера рассердилась на меня. В сердцах наговорила мне много лишнего. Почему я не женюсь на ней? Для нее это очень простой вопрос, для меня же это сложная проблема. Я понимаю Веру, понимаю очень хорошо, потому мне и жаль ее. Она была так деликатна, что до сих пор ни разу, даже намеком, не затрагивала этого вопроса. Но сегодня высказалась определенно. «Или ты женишься на мне, или я тебя больше знать не хочу». Пылкий характер Веры может привести к серьезным осложнениям в наших отношениях.
Я сознаю свою вину. У Веры, как и у подавляющего большинства женщин, одна цель в жизни — выйти замуж.
Если бы я был честным человеком, я не морочил бы ей голову. Сказал бы: «Наши пути расходятся, и потому устраивай свою жизнь без меня». Я этого не сделал, потому что люблю ее, люблю беззаветно. В этой любви расплываются все мои решения. Из-за Веры я до сих пор ничего не сделал. Мои друзья высмеяли бы меня, узнав, до какой степени я бессилен в своих чувствах.
Нет, Вере никогда не понять, почему я не женюсь на ней.
Большевики заморили в концлагерях тысячи наших невинных людей. Что бы они сделали со мной, если бы узнали, кто я такой? Правда, мало данных, что они докопаются до истины, — у меня партизанское удостоверение и рекомендации от видных коммунистов. Но могут быть случайные срывы. Вере нельзя знать, что я близок к смертельной опасности. Пусть лучше порвутся наши отношения, пусть на смену любви придет ненависть.
Борьба за Россию — не эмигрантская игра в политиков. Нет, это серьезная борьба не на жизнь, а на смерть.
Я не один. Нас много. Победит тот, кто выдержит до конца. В руках большевиков огромные средства и легионы преданных исполнителей, не знающих ни пощады, ни милости. С нами же миллионы терроризованных, обнищавших, обездоленных и обманутых простых русских людей.
Кто-то должен вести с угнетателями борьбу. Кто-то должен рисковать своей жизнью. Мне поздно отказываться от борьбы. В немецких тюрьмах СД я понял, что сильная и благоустроенная Россия не нужна иностранцам, и что они готовы на все, лишь бы растерзать, раздробить и раздавить Россию. С большевиками должны бороться сами русские, любящие и понимающие Россию.
В глазах большевиков я был бы несравненно меньшим преступником, если бы они меня поймали в форме гонвейда, с винтовкой в руках, а не таким, какой я теперь.
Вера, не понимающая всего этого, не должна из-за меня попасть им в руки. Пусть она натворит еще больше глупостей, пусть, чтобы заставить меня страдать, она изменяет мне. У меня слишком много решимости и силы, чтобы перенести все это, хотя бы и с болью в сердце.
«С каждым днем все радостнее жить». Вербую добровольцев в Красную армию.
Градоначальник Мукачева, товарищ Драгула, мною доволен. Не знаю, какими судьбами этот старый преподаватель гимназии оказался в должности градоначальника. Его замучили разные собрания. Говорить он не умеет ни по-русски, ни по-украински, ни по-местному, хотя он и не венгр.
Коммунисты, окружившие его плотной стеной, смеются над ним, Георгий С. рассказывал мне вчера интересный случай из жизни Драгулы.
— Представьте себе, в большом зале кинотеатра, в присутствии тысячи учеников, мой Драгула выступил с речью: «Вступайте в ряд Красной армии и да хранит вас Господь Бог. Хай живет компартия России, хай живет Червенна армия, хай живет товарищ… майор Сталин!» Весь зал рычал от удовольствия, а мой Драгула даже не смутился…
Мне легко работать с этим стариком, таким же далеким от понимания окружающей его действительности, как Красная Москва от мировой революции.
Завтра мне исполнится 25 лет. Нужно будет пригласить знакомых и распить с ними токайское, подарок Мишки Котрича.
Придет ли Вера? Сомневаюсь. Упрямства в ней больше, чем настоящей любви.
Я старался угодить гостям. Жаль, что не присутствовала Вера. С ней было бы веселее.
Никита М. ругал русских. С возмущением рассказывал про случай с о. Иоанном Мучичкой.
— Ты знаешь, как любил Мучичка русских во время господства венгров. Слушая его, можно было подумать, что русские не люди, а ангелы. И вот эти ангелы нагрянули ночью на Мучичку. Раздели его донага, избили до потери сознания и ушли, оставив лежать на улице. Чёрт знает, что творится вокруг.
Я рассказал своим гостям про историю с Федей: про допросы в Станиславской тюрьме, про Колыму, про голод и неслыханные условия жизни в советских концлагерях.
Гости слушали меня внимательно. Никита то и дело хмурился и качал головой.
В одиннадцать часов ночи гости мои стали расходиться. Я проводил Никиту, — с ним мне нужно было поговорить наедине.
На обратном пути, у ресторана «Звезда», я встретил Веру. Она шла под руку с полупьяным лейтенантом.
Увидев меня, она смутилась, но смущение ее быстро прошло. Поравнявшись со мною, она прошла, не ответив даже на мое приветствие. Полупьяный лейтенант навалился на нее всем телом и сыпал матерной бранью.
Мною овладело жгучее презрение и к лейтенанту, и к самому себе. Грош мне цена, а весь мир и ломаного гроша не стоит! Выпить надо, да не так, как принято в приличных домах, а по-настоящему, так, как пьют в «Короне», как пьет Андрей Горняк со своей красивой венгеркой. Я-то, дурак, молился, глядя на Верку, а этот лейтенантик через полчаса разденет ее донага… Прав Андрей Горняк. С женщинами нельзя церемониться. Какая разница между Веркой и венгеркой Андрея? Никакой. Венгерка даже во многом лучше Верки. Не притворяется, не разыгрывает святую.