Я медленно приближался к «Короне». Пьяные рожи подозрительно смотрели на меня. Запах блевотины, пота и разлитого вина перекинулся на другую сторону улицы.
Огромными усилиями воли я прогнал от себя и образ лейтенанта, раздевающего Верку, и образ красивой венгерки, плутовски оглядывающей свои жертвы.
Пусть грязные люди валяются в этих вонючих ямах. Сколько горя пришлось бы мне перенести, если б я женился на Верке. Надо благодарить судьбу, что показала мне подлинную, без маски гаденькую, подленькую Верку.
И я хорош! Столько лет возился с девчонкой и не мог разгадать ее.
Мне смертельно надоели все эти собрания, совещания, постановления, решения, резолюции, инструкции и директивы.
Погода не меняется. Дождь идет и днем и ночью. Улицы превратились в непроходимые лужи. Люди ходят сгорбленные, хмурые и молчаливые.
С приходом русских цены возросли в десять раз. Если б не рынок, полгорода погибло бы от голода. Уже в пять часов утра на базаре стоят кучки баб из соседних сел, предлагают мукачевцам молоко, яйца, сыр, сало, сливки и другие продукты сельского хозяйства. Цены ломят такие, что верить не хочется. Где только совесть у людей?
В десять часов начинается самый живой товарообмен. Голодные жители города меняют платья, ботинки, костюмы и другие вещи на продукты питания.
Лейтенант пограничных войск говорит, что точно такие же рынки и в Советской России. «Особый вид социалистической торговли» — добавляет он, двусмысленно улыбаясь.
Мне кажется, что лейтенант не любит советскую власть не потому, что она творит столько вопиющей несправедливости всем народам России, а потому, что ему «дали по шее». Когда-то он работал в НКВД. За «небольшой срыв» его перевели в пограничные войска.
Впрочем, он точно такой же, как и тысячи других советских граждан: молчаливый, осторожный в суждениях, изворотливый.
Про жизнь в Советском Союзе рассказывает в светлых красках, но, судя по его голосу и хитрой улыбке, нетрудно догадаться, что он говорит неправду. Он даже не требует, чтобы ему верили.
Вечером пришел ко мне Никита М. Его хмурый вид, ненависть в глазах и нервные движения сразу удивили меня.
— В чем дело?
Никита стал ругаться самыми постыдными словами.
— Ты пойми меня, чёрт их возьми… Эх, почему я, дурак, не остался дома!.. Изнасиловали сестру. Отца чуть не пристрелили. Мать избили прикладами…
Никита сильно волновался.
— Я, подлец, тем временем развлекался… Слушай! Пойдем в эту их распроклятую Москву и закидаем бомбами и Сталина, и компартию, и…
— Да тише ты! Рядом живет лейтенант пограничных войск.
— Чёрт с ними и с лейтенантом! Коля, пойми меня. Если бы ты знал, как мне больно. Стыд и срам на всю жизнь!..
Никита ожесточенно потряс сжатыми кулаками в воздухе.
— Это не дело, Никита. Прежде всего, в Москву ехать нельзя. Затем, тысячи людей, знающих кремлевские условия в сто раз лучше тебя, кончают застенками НКВД. Успокойся, обдумай создавшееся положение и, если у тебя не пройдет желание борьбы, — приходи ко мне. Тогда я с тобой кое о чем поговорю.
— Коля! Если бы ты знал, как я ждал русских, как любил их и как ненавижу их теперь.
— Ты не русский?
— …Русский…
— Почему же ты говоришь глупости? Ненавидеть нужно большевиков. Миллионы же русских обижены ими сильнее, чем ты.
Разговор наш затянулся часа на два. Я успокаивал Никиту, как мог.
Месть — чувство слепое. Руководствуясь только местью, можно сложить голову за пустяк.
В советских условиях с большевиками может бороться только тот, у кого уменье везде и всегда владеть своими чувствами вошло в привычку. Только холодный ум, знающий до тонкости советскую действительность, может рассчитывать на успех. Иначе, рано или поздно, дело кончается в тюрьмах НКВД. Точно так же может кончить и Никита.
Во вторник в 7 часов вечера, ко мне в комнату вошел среднего роста подполковник. Его строгое лицо, надменные, словно продуманные, движения и пристальный взгляд немного смутили меня. Где-то я его уже видел. Вспомнил. Это тот самый подполковник, который ведет пропаганду о добровольном вступлении в Красную армию. Интересно, зачем он пришел ко мне?
В дверях стоял высокий белобрысый капитан. В коридоре у стены мялись два бойца с автоматами.
— Вы будете… — и полковник назвал мою фамилию. — Одевайтесь. Пойдемте с нами.
Началось?! Глупости. Это не НКВД. Здесь что-то другое. Я вспомнил слова Андрея Горняка о загадочных военных. Возможно, что и эти… Неужели так быстро докопались до меня. Ну, да мог же быть и случайный срыв.
Бойцы шли в двух шагах за мной.
Не доходя до здания городского управления, подполковник остановился и приказал капитану «припрятать» меня.
Бойцы завели меня в темный погреб, закрыли двери и ушли.
В темноте я не мог ничего разобрать. Судя по тишине, в погребе, кроме меня, никого не было. Я нащупал какие-то доски и, чтобы ни о чем не думать, лег на них с твердым намерением уснуть.
Проснулся я ночью от сырого холода. Фосфорная стрелка моих часов показывала три часа ночи. Пожалел, что не курю, что нет при мне спичек.
Время шло мучительно медленно. Я нажал на дверь.
— Чего? — послышался сердитый голос из-за двери.
Погреб оказался небольшим. Всего пять шагов в длину и четыре в ширину. Кроме досок, сложенных в правом углу, в нем ничего не было.
Я несколько раз пытался уснуть, но мне это не удавалось.
Завтрака мне не принесли. Я ждал, что хоть в обед откроется дверь. Напрасно. Обеда мне тоже не дали.
В шесть часов вечера я начал стучать в дверь.
— В морду хошь? — спросил кто-то с той стороны двери грубым, немного сиплым басом.
Я лег на доски, стараясь ни о чем не думать. Усталость, сырость, холод, грязь — все ерунда. Спать надо.
Следующий день прошел еще более мучительно. Голод давал чувствовать себя все настойчивее. Неужели меня хотят замучить голодом?
Я снова начал стучать в дверь.
— Молчи!
Я не переставал стучать.
— Перестань стучать, не то… — и пятиэтажная брань обрушилась на меня.
Не оставалось ничего другого, как залечь на доски и уснуть.
На следующий день, в 8 часов утра, дверь открылась, и веснушчатый солдат повел меня к капитану.
— Садитесь! — проговорил тот самый капитан, который приходил за мной с подполковником. На его лице играла лукавая улыбка. Умеем, мол, укрощать зазнавшихся.
— Кушать хотите?
— Да.
— Успеете! Сначала потолкуем.
С нетерпением я ждал его вопросов, надеясь выяснить, с какой стороны мне угрожает опасность.
— На вас поступила жалоба, что вы ведете пропаганду против вступления добровольцев в Красную Армию.
— Это неправда.
— Нам лучше знать… Так вот, или вы своим примером покажете путь всем вашим друзьям и знакомым, или мы тебя, мать твою так трижды растак…
Откуда только в нем столько злобы и такой отборной ругани? Вылив всю свою ненависть и к изменникам, и к трусам, и к вредителям, капитан твердо добавил:
— Для таких, как ты, у нас в Сибири места много.
Я понял: несмотря на все, положение мое неважно. В последнее время дело с вербовкой добровольцев обстояло плохо. Никто не шел в Красную армию. Неудачные пропагандисты — и подполковник, и капитан, — решили прибегнуть к хитрости. Выбрали человека с широким кругом знакомых, с известным авторитетом среди мукачевской молодежи и заставят его поступить добровольцем, в надежде, что его пример послужит сигналом к массовому вступлению в Красную армию.
Жаль, что этим человеком оказался я.