– Товарищ Ильичев обрисовал нам идиллическую картину, – Жуков первым решился высказать свое мнение. – Но все же один важный мазок не был сделан.
Жуков посмотрел на Сталина. Тот одобрительно кивнул головой.
– Продолжайтэ, товарищ Жуков.
– Как органы военной контрразведки ведут работу с попавшими в плен солдатами и офицерами Красной Армии? – Жуков своим тяжелым взглядом посмотрел в упор на Ильичева.
– Мы еще летом 1942 года организовали первые проверочно-фильтрационные лагеря, куда особые отделы НКО направляли всех без исключения военнослужащих, либо бежавших из плена, либо освобожденных Красной Армией из фашистских застенков, – голос начальника ГРУ был уверенным, но все же он то и дело бросал робкие взгляды исподлобья на Сталина. – Наши особисты месяцами проверяют каждого и, по мере их виновности, либо освобождают, либо судят за измену Родине.
– Вот здесь ви, товарищ Ильичев, глубоко заблуждаетесь! – Сталин был явно недоволен последними словами.
Повисла мертвая тишина. Иван Иванович Ильичев вобрал голову в плечи, на его висках выступили капельки пота.
– Ви разве нэ знаете, что русских в плену нэт?
Сталин сделал паузу, последний раз прошелся по кабинету и сел на свое место во главе стола.
– Русских в плену нэт, – повторил Верховный главнокомандующий. – Русский солдат сражается до конца. Если он вибирает плен, он автоматически перестает быть русским. Добровольная сдача в плен должна караться смертной казнью. Ви, товарищ Голиков, наверное, забыли, что 16 августа 1941 года товарищ Сталин подписал приказ № 270, объявлявший пленных дезертирами и предателями. И вам надо нэ только расстреливать и ссылать на каторгу бивших военнопленных, но и наказывать их семьи.
– Товарищ Сталин, – голос Ильичева задрожал, – ни я, ни мои подчиненные, конечно же, не забыли сути приказа-270. Из десятков тысяч прошедших через наши спецлагеря освобождены единицы, и то только потому, что они смогли доказать, что и в плену действовали так, как их учила родная наша партия, возглавляемая вами, Иосиф Виссарионович. Либо же освобождались и направлялись в штрафные батальоны те, кто приносил с собой ценнейшие сведения о противнике. Именно так я и хотел ответить Георгию Константиновичу.
– Это совсем другое дело. – Сталин удовлетворенно начал набивать свою трубку очередной порцией табака «Герцеговина-Флор». Все это время остальные молча сидели и ждали. – Я би хотел послушать мнения товарищей.
– Как видно, враг нэ дрэмлет, – слово взял Берия, поправив перед тем очки на переносице. – Ми должны еще больше завинтить гайки. Никакой жалости к изменникам родины и их приспешникам.
– Ваши предложения, товарищ Берия?
– Дать еще больше власти Управлению особых отделов НКВД.
Жуков вспыхнул. Он вспомнил, как в конце тридцатых Берия едва не отправил его самого в колымские дебри.
– Товарищ Берия, вероятно, добивается поста заместителя Верховного главнокомандующего. Но в таком случае Лаврентию Павловичу придется выезжать на фронт и находиться под обстрелом. А я не уверен, товарищ Сталин, что товарищ Берия в такой обстановке сможет действовать адекватно.
Берия спокойно (он знал себе цену) снял очки и стал протирать их платочком.
– Ирония товарища Жукова здесь нэ уместна. Речь идет о серьезных вещах.
– А я речь и веду именно о серьезных вещах, – сказал, как отрубил, Георгий Константинович.
Присутствующие стали негромко высказывать свое отношение к перепалке.
– Я считаю, что если мы пойдем на поводу у товарища Берия, армия снова станет плохо управляемой, как это уже было до тех пор, пока не ввели в войсках единоначалие, – поддержал Жукова в то время начальник Генерального штаба, генерал Василевский.
– Вы, товарищ Василевский, против особых отделов? – полюбопытствовал нарком госбезопасности Меркулов.
– Я против их всевластия на фронте. Работайте в тылу или в зафронтовых частях. С другой стороны, мы с большой пользой для фронта используем созданные контрразведкой возможности для дезинформации противника.
– А я бы вообще вывел особистов из подчинения НКВД и передал в наркомат обороны, – предложил Ильичев, уже пришедший в себя после вспышки гнева Сталина.