«Я обязываю вас всех, — закончил свое выступление Готцель, — ознакомиться в канцелярии с директивами и указаниями штаба Верховного командования об отношении к военнопленным и их охране».
Для меня среда военнопленных, из которых я должен был вербовать агентов для совершения диверсий, была совершенно незнакомой, и я уже стал сомневаться, насколько можно использовать свой прошлый вербовочный опыт.
После ознакомления с директивными документами относительно военнопленных я решил побывать в нескольких лагерях. Вместе с другими вербовщиками мы посетили два Смоленских лагеря, где содержалось более ста тысяч пленных. В центральном лагере № 126 среди барачных рядов бродили измученные, истощенные тени людей. Ветхая одежда, рваная, выцветшая от дождя, снега и солнца, делала их похожими на огородные пугала. Начальник лагеря познакомил нас с порядком и условиями содержания пленных, пожаловался на слабую охрану, массовые болезни и плохое питание. Несмотря на тяжелые каторжные работы по 13–15 часов, пленный получает 150–180 граммов хлеба, содержащего 30 % ржаной муки грубого помола, остальное — опилки и солома. К хлебу дается литр варева — супа из травы и порченого картофеля.
От голода, холода и болезней в лагере с сентября 1941 г. умерло более 10 тысяч человек. Сейчас смертность не убавилась, хоронят по 30–50 пленных в день. Весной и летом мертвых будет больше.
Затем начальник показал документацию: каждый пленный имеет номер, на каждого ведется карточка, где наряду с установочными данными указываются биографические данные, сведения о службе, времени, месте и обстоятельствах пленения.
«Тысячи узников, умирающих друг у друга на глазах, — размышлял я, — это не только номера. Каждый имеет свое имя, облик, душу. И если он еще ходит — значит, не сломился духовно и не утратил волю к жизни». Я видел и явственно ощущал, что человек, ежедневно живущий в лагере среди испытаний и ужасов, привыкает к ним. Его стараются задушить и уничтожить, а он думает о многих вещах, противоположных смерти. В этом его сила жизни.
В связи с этим я попросил коменданта поделиться его мнением о настроении пленных: на что рассчитывают, на что надеются в этих условиях лагеря.
Комендант ответил: «По моим и моих подчиненных наблюдениям, к весне 1942 г. я понял, что лагерь живет двумя жизнями. Одна идет неотвратимым путем строгого режима, безысходных мук и лишений. В другой жизни — коллективизм, дружба, взаимная поддержка и выручка. Вот это и помогает пленным выжить: сегодня твою жизнь спас товарищ, а завтра ты его. Ничего подобного я не видел в лагерях пленных французов и поляков, где в свое время был комендантом. На что рассчитывают, на что надеются пленные? Конечно, физически они истощены, но духовно не сломлены и воли к жизни не утратили, потому что избегают одиночества и не поражены западным эгоизмом. Почти все они верят в победу своей армии, ведь фронт стоит в ста километрах под Вязьмой, а год назад стоял у стен Москвы. Они верят, что Красная армия и ее командиры научатся воевать, соберутся с силами и двинутся на Запад. Сами же они надеются на лето, когда будет полегче и можно будет бежать к партизанам, которых полно вокруг Смоленска.
В прошлом году только в сентябре бежало пять тысяч человек и нынче, при такой слабой охране из пожилых резервистов, побеги увеличатся».
«И последний вопрос к вам, господин полковник. — Я и мои коллеги впервые встречаемся с военнопленными Красной армии, среди которых нам приказано вербовать агентуру для Абвера. Как, на ваш взгляд, целесообразнее организовать нам эту работу: объявить ли всему лагерю о предложении добровольно служить в военной разведке или выявлять желающих добровольцев в индивидуальных беседах?»
Комендант, не задумываясь, сразу ответил: «По-моему, вы можете добиться положительного результата только путем индивидуальной беседы с каждым пленным, но ни в коем случае не обращаясь ко всей массе. При такой коллективной спаянности ни один пленный не откликнется на ваше предложение. Вот вам пример. В соответствии с общим планом обработки пленных зимой сюда приезжали два эмиссара из Берлинского отделения белоэмигрантской организации Народно-трудового союза (НТС)[38]. Они попытались коллективно агитировать и вербовать в свою антисоветскую организацию. Кончилась эта затея провалом. Эмиссаров освистали и чуть не избили».
38
В 1938 г. гитлеровские власти предложили руководству филиала НТС в Германии войти в состав Управления делами русской эмиграции с целью открытого сотрудничества со спецслужбами рейха. Однако, по версии самих представителей НТС, к этому времени их организация существовала фактически на нелегальном положении (так как ее руководство «не было согласно с гитлеровской концепцией ведения войны против СССР»). Тем не менее несколько членов НТС вошли в доверие к германским властям, что дало им возможность, во-первых, работать в качестве чиновников немецкой администрации на оккупированных территориях СССР и, во-вторых, вести там антибольшевистскую агитацию (типа «Покончим со Сталиным, возьмемся за ГитлераІ» и т. п.) среди советских военнопленных. Координировал эту деятельность в Минске и Витебске один из лидеров НТС Г. С. Околович. Справедливости ради следует отметить, что в период с 1941 по 1944 г. многие члены НТС (так же как, впрочем, и члены ОУН — УПА) неоднократно арестовывались гестапо по обвинению в «антинемецкой деятельности» и в «попытках создать государство в государстве».