Объекты диверсии были надежно защищены, чекисты умело перекрывали каналы проникновения на них, разгадывая ухищрения вражеских агентов. Настойчивая попытка Абвера организовать массовые диверсии на основных железнодорожных магистралях с целью подрыва воинских эшелонов успеха не имела.
Его руководители просчитались и в ставке, которую они делали на советских военнопленных. Не помогли ни тяжелый режим, ни голод и угрозы, ни персональная обработка в антисоветском духе — ничем не удалось гитлеровцам обратить в свою веру советских людей. Конкретно это проявлялось в том, что примерно половина агентов, завербованных из военнопленных, после переброски за линию фронта добровольно являлись с повинной и с большим желанием вступали в ряды сражающейся Красной армии.
Некоторые агенты, решив для себя не выполнять задания немецкой разведки, но боясь ответственности перед судом военного трибунала на родине (немцы усиленно вдалбливали им эту мысль), проникали в запасные полки и маршевые роты, шли на фронт и честно сражались за Родину.
Ее точеный профиль…
Из собственноручных показаний Ростова-Беломорина:
В теплый весенний день на Пасху я отправился в церковь, чтобы поставить поминальные свечи за упокой усопших отца и матушки. Этот праздник был особенно почитаем в нашей семье и всегда воскрешал в памяти мое детство, когда под торжественно-набатный, призывный звон колоколов матушка водила меня в церковь. Сейчас привычного великолепия не было, а вместо великолепия Божьего храма меня встречала сиротливая полуразвалившаяся церк-вушка с пустой звонницей, снятыми и увезенными в Германию колоколами.
Подав милостыню страждущим, я вошел в церковь; внутри горела лампада, свечи и ощущался аромат благовонного курения трав. Я купил две самодельные непасхально-серые свечи, подошел к подсвечнице, поставил их в гнезда и зажег от зажигалки.
В церкви было мало прихожан, в основном пожилые женщины. И только сбоку от меня стояла молодая, лет тридцати, стройная женщина в темно-синем жакете. Сквозь сетку ее черной вуали с затылка на спину свисала длинная коса каштанового цвета. Женщина смиренно склонила голову и смотрела на три горящие перед ней свечи. Я видел ее правильный точеный профиль, персиковую кожу лица с прямым носиком и припухлой складкой губ.
В церкви было прохладно, сквозь щели кирпичной кладки иногда задувал ветер, отчего свечи периодически гасли. Я вынужден был зажигать и свои свечи и свечи соседки, за что она царственным кивком головы всякий раз благодарила меня.
После богослужения мы вышли из церкви вместе. И тут, всмотревшись в ее лицо, я был поражен мягким солнечнощедрым свечением ее нежного облика. Она была так прекрасна, что мне сразу вспомнились слова Пушкина: «Передо мной явилась ты, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…».
Видимо, заметив мое очарование ею, она смутилась. Небрежно откинув за спину косу и смущенно глядя мне в глаза, сказала по-немецки: «Благодарю вас за услугу, господин обер-лейтенант!»
Я учтиво ответил по-русски: «Не стоит благодарности, сударыня. Я сделал то, что сделал бы любой русский офицер. Всегда рад услужить!»
Вскинув вверх соболиные брови, она вопросительно посмотрела на меня своими лучисто-голубыми глазами.
«Значит, вы русский, хоть и в форме немецкого офицера», — проговорила она.
«Да, к сожалению, судьба так сложилась. Разрешите представиться: Юрий Васильевич Ростов-Беломорин».
«А я Мезенцева Наталья Васильевна, одинакова с вами по батюшке. И кого же вы помянули?» — спросила она после неловкой паузы.
«Я помянул отца и матушку, похороненных в двадцатом году в Эстонии», — ответил я.
«Я тоже помянула родителей и своего жениха-летчика, погибшего в начале войны. Мама умерла до войны в ссылке. Она была репрессирована как лицо немецкой национальности. А папа, военный хирург в смоленском госпитале, погиб во время бомбежки при операции тяжело раненного красноармейца. Я работала у него медсестрой, осталась жива, отлежалась после контузии, уже при немцах. Сейчас служу у них в сельской комендатуре переводчицей. А вы служите в немецкой армии?» — спросила Наталья Васильевна.