Три года назад хоспис легализовался — попал в номенклатуру медицинских учреждений; правда, нормативов и стандартов медпомощи для него пока нет. Проблем много: хоспис считается поликлиникой, и медсестры проходят обучение по поликлиническому профилю, хотя должны проходить — по хирургическому, ибо занимаются в основном перевязками. Об этом рассказывает Людмила Александровна Логинова, руководитель надомной службы хосписа.
Обитый сайдингом домик — уже в центре, на Большой Федоровской улице, добираться сюда гораздо удобнее, чем на Керамическую. Надомная служба — это 7 медсестер на 6 районов Ярославля, на каждой по 40-45 подопечных. Иных надо посещать ежедневно, других раз-два в неделю; часть пациентов вполне мобильны и приходят в дневной стационар сами, занимаются с психотерапевтами, получают обезболивание на месте. Главная тяжесть — контакт с родственниками больного. Людям, измученным тяготами ухода, отчаянием, очень трудно поверить, что кто-то хочет помочь безнадежному больному по своей инициативе и — главное — бесплатно. Ожидают дурного умысла, корыстных намерений, какого-то непременного казенного «западла».
— А иногда это просто психологически сложно. Есть убеждение, что «хоспис — это место, где умирают», спасибо, говорят нам, не надо — или: «нам пока не надо». Мы иногда говорим — мы из поликлиники, нас лечащий врач послал. Люди просто не знают — или не верят, что хоспис может предоставить социальную помощь, что это бесплатно и не требует от них решительно никаких усилий или затрат.
Другая проблема — пресловутый «квартирный вопрос». Над умирающими вьются нотариусы, интенсивно прописываются племянники и внуки, — на фоне этого кипения соцработник и медсестра могут восприниматься враждебно, как конкурирующая организация.
— Не всегда есть понимание даже со стороны коллег-онкологов, — деликатно формулирует Людмила Александровна. — Я все время говорю — товарищи онкологи, мы же настолько вам в помощь, мы работаем с тем контингентом, который не может уже прийти к вам на прием. Медсестра приходит — давайте выпишем ходунки, протез молочной железы, все — оформление, доставку — она берет на себя, врачу нужно только написать представление. И он говорит: но зачем? ведь она завтра-послезавтра умрет.
Молодые кадры плохо приживаются в надомной службе, рассказывает она. И не только потому, что работа тяжелая, мучительная, с быстрым эмоциональным выгоранием, но и потому, что требует в первую очередь серьезных психологических компетенций. Иногда помолчать и подержать за руку — это важнее таблетки. Поэтому обе службы, надомная и стационарная, держатся в основном «кадрами старой формации». Одному из соцработников, женщине — 81 год; так же как и остальные, она носит сумки, переворачивает больных и грамотно держит их за руки — и не устает.
III.
Паллиативщики и врачи-специалисты часто говорят на разных языках. Первые, так или иначе, работают с результатами работы вторых, — и сколько страшных историй держат в памяти, иногда и цеховая солидарность не срабатывает. Взрываются возмущением: «Поймите, ведь люди верят до конца — продают квартиры, отдают последнее. А есть врач К., приводят к нему онкологическую больную — рак слюнной железы, метастазирование, а он говорит: о, да вам нужна пластическая операция, платная. Ей жить осталось месяц, а он разводит ее на операцию, и многих так режет, режет... И без конца. Посмотрите — главврачи умирают от рака. А почему?» Мы говорим о «кармической справедливости», о взятках и альтруизме, о моральных пределах и беспределах врачей и о том, что специалисты были так уязвлены повышением зарплаты для участковых врачей, что перешли к молчаливому саботажу («участковый на десять тысяч больше получает — вот пусть и лечит»), и о том, почему пациент постепенно вымывается из медицины, становится помехой для победных реляций и рапортов.