Женщина сидела и смотрела на них, не говоря некоторое время ни слова.
- Есть среди них честные и чистые сердцем, - продолжала она уже каким-то иным голосом, - даже святые, которые станут однажды блаженными... быть может... хотя, кто знает?
Можешь ты представить, есть тут одна девушка, которая спит с ними, паломниками, если они захотят, этим она зарабатывает на дорогу, на паломничество, на все расходы, а ведь их немало, понимаешь? Я говорила с ней, расспросила ее, и она сказала, что это правда. Для нее, говорит она, это единственный путь попасть к могиле Спасителя, а она так сильно жаждет этого, чтобы спасти свою душу. Только это одно и имеет для нее значение; что ей приходится терпеть, для нее ничего не значит, тело для нее ничто, она с радостью принесет его в жертву, чтобы душа ее познала покой, когда она придет туда. Слыхал ли ты что-нибудь подобное? Когда я немного пошутила над ней, она сказала, что не получает от этого никакого удовольствия, разве что один-единственный раз, и надеется, что ей это простится, ведь она грешила не из-за своей похоти, а чтобы однажды преклонить колени перед гробом Спасителя. Прежде она так не жила, ни один мужчина не дотрагивался до нее. Вы не верите, а я верю, понимаю, что это правда. Такая она и есть на самом деле, не из тех, кому нравится так жить, это видно по ней, ее принуждает к тому лишь жажда поклониться гробу Господню. Ей ведь нужны деньги, чтобы ее перевезли на корабле через море к Святой земле, это стоит дорого, и на это тоже нужно скопить деньги. Но для нее ничего не значит ни позор, ни все, что ей приходится терпеть, все, что они делают с ее телом, с этим ничтожным телом... Так она говорит, это так странно, вы не можете понять, как странно слушать ее... мне нравится она, очень нравится... я говорила с ней много раз и сегодня, и вчера, и каждый раз мне ее слова кажутся странными... это ничтожное тело... это совершенно ничтожное тело...
Вдруг она всхлипнула, потом ударилась в слезы. Плечи ее вздрагивали, она закрыла свое раскрасневшееся лицо руками. Но вскоре она отняла руки от заплаканного лица и бросила ожесточенный взгляд на человека с собакой:
- А ты! Откуда ты взял деньги, чтобы плыть в Иерусалим? Может, ты заработал их? Скажи! Или, может, мне сказать? Уж никак не честным путем, это уж точно. Не так, как она! Она-то честная. Ее Спаситель наверняка считает ее честной, Он примет ее и даст ей мир. А ты нечестный человек, знаешь сам, и я бесчестная. Но я не всегда была такой, когда-то я была совсем другая, не такая, какой ты меня сделал, ты и твои... ты и твои...
Она подняла было руку, сжатую в кулак, но тут же опустила ее, мол, ни к чему это, что толку теперь скандалить. Женщина сидела и смотрела на него, и в ее пьяном взгляде было безразличие отчаяния. Губы ее снова изогнулись в кривую улыбку, насмешливую и презрительную, она пожала плечами, чтобы показать ему свое пренебрежение. Потом толкнула ногой собаку под столом:
- Что это за старая паршивая псина, которую ты таскаешь за собой? Не можешь, что ли, завести настоящую собаку?
- Не трогай ее, - неожиданно вспылил он.
- Захочу и трону. Делаю что хочу. Терпеть не могу таких старых, паршивых...
Она пнула собаку, и та завизжала.
Человек вскочил, поднялся во весь рост, худощавый, жилистый, вид у него был поистине опасный.
- Не смей трогать ее, говорю я тебе! Слышишь?
Он казался таким взволнованным, что она растерялась, ничего не понимая:
- Что с тобой? С чего ты взбесился? Из-за жалкой дворняги?
Она никак не могла понять, в чем дело.
Человек снова сел, но не спускал с нее глаз, опасных глаз, в которых легко загоралось бешенство, но, почему он только что вспылил, было невозможно понять. Незнакомец, видевший их впервые, задумался над этим.
Наступило молчание, никто из них не вымолвил ни слова.
- Да ты не слушай, Товий, что я болтаю, - сказала она погодя. - Я ведь просто так говорю. Во всяком случае, мы можем остаться друзьями, не правда ли? Я огорчилась, когда ты ушел, не сказав ни слова. Почему ты это сделал? Ты думал, я повисну на тебе? Как ты только мог такое подумать? Но куда ты ушел? И где был все это время?.. Можешь не отвечать, не мое это дело, как ты живешь... Я не имею никакого права вмешиваться в твою жизнь, какие у меня на это могут быть права?..
Собака под столом жалобно заскулила. Женщина взглянула вниз, пытаясь рассмотреть ее в полутьме.
- Странная у тебя собака, я такой еще не видела, до чего же безобразная. Где ты ее взял? Разве ты не знаешь, как должна выглядеть собака? Я думала, знаешь.
Человек не отвечал, но по-прежнему смотрел ей прямо в глаза.
- Ты помнишь мою собаку? А? Помнишь? О, когда я вспоминаю ее... Черная, с блестящей шерстью, гладкими ляжками, белым холодным носом, с вечно высунутым языком... Вот это была стоящая собака, охотничья! Она никогда тебя не любила, может, ты помнишь... Однако нет ничего удивительного... в том, что она бросилась на тебя... ведь она была так предана мне... О, как хорошо я помню ее, хотя это было так давно... Нет, я никогда не прощу тебя за то, что ты отнял у меня мою собаку, никогда...
- Я?
- Да, это твоя вина. В том, что мне пришлось избавиться от нее, заколоть ее. Я сделала это сразу же, когда мы отправились в путь, не позволила ей следовать за нами... Видеть ее вместе с другими псами в обозе, запаршивевшими, уродливыми, она не смогла бы жить там, да и я этого не вынесла бы. Собака, привыкшая к свободе, к жизни в лесу. Охотничья собака! О, когда я увидела, что она начинает походить на других псов, как глаза ее становятся покорными, трусливыми, водянистыми... Терпеть не могу трусливых собак, которые вызывают жалость! Нет, я не хочу думать об этом; хочу вспоминать ее, какой она была раньше... Помнишь, как мы жили втроем в лесу собака, ты и я... кормились охотой... как я научила тебя охотиться... жить, как положено человеку... как сразить оленя на бегу.
Помнишь, ты придумал мне такое странное имя, называл меня Дианой... Такого и имени-то нет, никого так не зовут, ты его просто выдумал. Мне оно не нравилось, и ты перестал меня так называть. Но нам было хорошо в те дни, разве нет? Скажи? Ведь это правда? До тех пор, пока тебе не пришлось возвращаться в свой отряд, или как он там назывался; все названия, которые придумываете вы, мужчины, звучат так глупо... Диана... ведь это не имя, такого имени нет... Но ведь нам было хорошо, разве нет? О, человеку немного дней отпущено для счастья, немного... Что ты на это скажешь, Товий? Разве это не так?
Он не ответил.
Она сидела и гладила стертую до блеска столешницу, на которой лежала его рука. Незнакомец поглядел на их руки, лежавшие на столе.
Больше никто не сказал ни слова.
Из компании пьяных послышался грубый, хриплый голос:
- Скоро ли ты придешь? Что ты там сидишь? Когда же мы наконец доиграем?
Она неуверенно поднялась с гримасой отвращения, постояла немного, опираясь на край стола.
- Я вожусь с этим сбродом. Я - одна из них. Впрочем, мне все равно...
Она поглядела на него черными, слишком блестящими глазами и пошла назад к своей компании.
- Она спятила! - пробормотал человек сам себе, когда она ушла. Но было видно, что он очень взволнован.
- А это правда, что она сказала?
Человек бросил взгляд на незнакомца, словно удивляясь, какое тому до всего этого дело. Но хотя он и помедлил с ответом, ясно было, что ему хочется говорить, хочется высказаться.
- Правда? Конечно правда... отчасти... Хотя... не все правда... По крайней мере, как она ее понимает...
- А как надо понимать?
- Да... Когда-то мы жили вместе, как она говорила, в лесу, это правда. И правда то, что мы были счастливы тогда...
Я оторвался от своих и бродил один... да, я был солдатом, ясное дело, была война, да она никогда и не прекращалась... Собственно говоря, я был бедным студентом, но продолжать учебу тогда было невозможно, все было невозможно, между прочим, и города моего тогда не стало, лишь дымящиеся руины... Пришлось стать кем-нибудь другим, бандитом или солдатом, выбирать, что тебе больше по душе, впрочем, разница была невелика. И я стал солдатом. А когда мы рыскали по дремучему лесу, возле которого стояли лагерем, военные ведь всегда боятся леса, и потому меня и еще нескольких послали поглядеть, нет ли там чего опасного, - ну вот и вышло так, что я потерял своих однополчан и шел все дальше и дальше.