Глаза Караченцева блеснули недобрым блеском:
– Ну и каков же?
– Гукмасов отослал портье для того, чтоб можно было незаметно внести б-бездыханное тело Соболева. Подозреваю, что остальные офицеры свиты в это время находились снаружи.
– Так допросить их, мерзавцев, как следует! – взревел обер-полицеймейстер так грозно, что услыхали в соседней комнате – доносившийся оттуда невнятный гул разом затих.
– Бесполезно. Они сговорились. Потому и сообщили о смерти с таким опозданием – готовились. – Эраст Петрович дал собеседнику минутку остыть и осознать сказанное, а затем повернул беседу в другое русло. – Что за Ванда такая, которую все знают?
– Ну, все не все, а в определенных кругах особа известная. Немочка из Риги. Певица, красавица, не вполне кокотка, но что-то вроде этого. Этакая dame aux camelias.[2]
– Караченцев энергично кивнул. – Ход ваших мыслей мне понятен. Эта самая Ванда нам все и прояснит. Распоряжусь, чтобы ее немедленно вызвали.
И генерал решительно двинулся к двери.
– Не советовал бы, – сказал ему в спину Фандорин.
– Если что и было, с полицией эта особа откровенничать не станет. И с офицерами она наверняка в сговоре. Разумеется, ежели вообще п-причастна к произошедшему. Давайте, Евгений Осипович, я уж сам с ней потолкую. В своем партикулярном качестве, а? Так где «Англия» находится? Угол Столешникова и Петровки?
– Да, тут пять минут. – Обер-полицеймейстер смотрел на молодого человека с явным удовольствием. – Буду ждать известий, Эраст Петрович. С Богом.
И коллежский асессор, осененный крестным знамением высокого начальства, вышел.
Глава третья,
в которой Фандорин играет в подлянку
Однако дойти в пять минут до «Англии» Эрасту Петровичу не удалось. В коридоре, за дверью рокового 47-го номера, его поджидал мрачный Гукмасов.
– Пожалуйте-ка ко мне на пару слов, – сказал он Фандорину и, крепко взяв молодого человека за локоть, завел в комнату, расположенную по соседству с генераловыми апартаментами.
Этот номер был как две капли воды похож на тот, который занимал сам Фандорин. На диване и стульях расположилось целое общество. Эраст Петрович обвел взглядом лица и узнал офицеров из свиты покойного, которых давеча видел в гостиной. Коллежский асессор приветствовал собрание легким поклоном, но ему никто не ответил, а в обращенных на него взглядах читалась явная враждебность. Тогда, Фандорин скрестил руки на груди, прислонился спиной к дверному косяку, и лицо его, в свою очередь, изменило выражение – из учтиво-приветливого разом стало, холодным и неприязненным.
– Господа, – строгим, даже торжественным тоном произнес есаул. – Позвольте представить вам Эраста Петровича Фандорина, которого я имею честь знать еще с турецкой войны. Ныне он состоит при московском генерал-губернаторе.
И опять никто из офицеров даже головы не наклонил. Эраст Петрович от повторного поклона тоже воздержался. Ждал, что последует дальше. Гукмасов обернулся к нему:
– А это, господин Фандорин, мои сослуживцы. Старший адъютант подполковник Баранов, адъютант поручик князь Эрдели, адъютант штабс-капитан князь Абадзиев, ординарец ротмистр Ушаков, ординарец корнет барон Эйхгольц, ординарец корнет Галл, ординарец сотник Марков.
– Я не запомню, – сказал на это Эраст Петрович.
– Это и не понадобится, – отрезал Гукмасов. – А всех этих господ я вам представил, потому что вы обязаны дать нам объяснение.
– Обязан? – насмешливо переспросил Фандорин. – Однако!
– Да, сударь. Извольте объяснить при всех, чем были вызваны оскорбительные расспросы, которым вы подвергли меня в присутствии обер-полицеймейстера.
Голос есаула был грозен, но коллежский асессор сохранил безмятежность, и даже всегдашнее его легкое заикание вдруг исчезло.
– Мои вопросы, есаул, были вызваны тем, что смерть Михаила Дмитриевича Соболева – событие государственной важности и даже более того, исторического масштаба. Это раз. – Фандорин укоризненно улыбнулся. – Вы же, Прохор Ахрамеевич, морочили нам голову, причем весьма неуклюже. Это два. Я имею поручение от князя Долгорукого разобраться в сем деле. Это три. И, можете быть уверены, разберусь, вы меня знаете. Это четыре. Или все-таки расскажете правду?
Кавказский князь в белой черкеске с серебряными газырями – вот только вспомнить бы, который из двух – вскочил с дивана.
– Раз-два-три-четыре! Господа! Этот филер, эта штафирка над нами издевается! Проша, клянусь матерью, я его сейчас…
– Сядь, Эрдели! – гаркнул Гукмасов, и кавказец тут же сел, нервно дергая подбородком.
– Я вас действительно знаю, Эраст Петрович. Знаю и уважаю. – Взгляд есаула был тяжел и мрачен. – Уважал вас и Михал Дмитрич. Если вам дорога его память, не суйтесь вы в это дело. Только хуже сделаете.
Фандорин ответил столь же искренне и серьезно:
– Ежели бы это касалось только меня и моего праздного любопытства, то я непременно исполнил бы вашу просьбу, но тут, извините, не могу – служба.
Гукмасов хрустнул за спиной сцепленными пальцами, прошелся по комнате, тренькая шпорами. Вновь остановился перед коллежским асессором.
– Ну, так и я не могу. Не могу допустить, чтобы вы продолжили разбирательство. Полиция – пускай, но только не вы. Ваши таланты, господин Фандорин, здесь слишком некстати. Учтите, я остановлю вас любыми средствами, невзирая на прошлое.
– Например, какими же, Прохор Ахрамеевич? – холодно осведомился Эраст Петрович.
– Да вот отличное средство! – снова встрял поручик Эрдели, вскакивая. – Вы, милостивый государь, оскорбили честь офицеров 4-го корпуса, и я вызываю вас на дуэль! Стреляться здесь и сейчас! Насмерть, через платок!
– Насколько я помню дуэльный артикул, – сухо произнес Фандорин, – условия поединка определяет тот, кого вызвали. Я, так и быть, сыграю с вами в эту глупую игру, но позже, когда закончу расследование. Можете присылать секундантов, я остановился в 20-ом нумере. До свиданья, господа.
Он хотел было повернуться, но Эрдели с криком «Так я заставлю же тебя стреляться!» подскочил к нему и хотел влепить пощечину. Эраст Петрович с удивительной ловкостью перехватил занесенную для удара руку и сжал запястье князя двумя пальцами – вроде бы несильно, но у поручика от боли перекосилось лицо.
– Мэррзавец! – фальцетом вскричал кавказец и замахнулся левой рукой. Фандорин оттолкнул неугомонного князя и брезгливо сказал:
– Не трудитесь. Будем считать, что пощечина уже нанесена. Я сам вызываю вас и заставлю заплатить за оскорбление кровью.
– Вот и отлично, – впервые разомкнул уста флегматичный штаб-офицер, которого Гукмасов представил как подполковника Баранова. – Называй свои условия, Эрдели.
Потирая запястье, поручик ненавидяще процедил:
– Стреляемся сейчас. Через платок.
– Как это – через платок? – с интересом спросил Фандорин. – Я слышал про этот обычай, но, признаться, деталей не знаю.
– Очень просто, – любезно сказал ему подполковник. – Противники берутся свободной рукой за два противуположных конца обычного платка. Да вот хоть мой возьмите, он чистый. – И Баранов извлек из кармана большой носовой платок в красно-белую клетку. – Берут пистолеты. Гукмасов, где твои лепажи?
Есаул взял со стола продолговатый футляр, видно, приготовленный заранее, и откинул крышку. Блеснули длинные, инкрустированные стволы.
– Противники по жребию берут пистолет, – миролюбиво улыбаясь, продолжил Баранов. – Целятся – хотя с такого расстояния что же целиться? По команде стреляют. Вот, собственно, и всё.
– По жребию? – переспросил Фандорин. – То есть один пистолет заряжен, а второй нет?
– Разумеется, – кивнул подполковник. – В том-то и смысл. Иначе это была бы не дуэль, а двойное самоубийство.