Далеко на юго-западе солнце опускалось медленно к ночи. Уже зажглись газовые фонари. Он должен что-то придумать, убить время до встречи с Лаллой.
Вильгельм Лино шел к себе домой, когда блеск вечерней зари еще не погас. Он поднялся по улице Карла Юхана, сделал необходимые покупки, купил также игрушки и сладости для больного сына Лаллы. Хотел зайти к ней по пути, перекинуться словечком и порадовать ее сына. Он пришел несколько минут спустя после ухода Йенса.
Когда он вошел, Лаллы в гостиной не было. Бокалы, графин с вином стояли на столе, в пепельнице лежали окурки сигарет. Но он не придал им значения, не задумался.
Она, однако, слегка растерялась, когда увидела его, и поспешила сразу объяснить, кто был у нее в гостях. Вильгельм Лино сказал, что он знаком с Йенсом Бингом, и спросил, чем он занимается в настоящее время. Ах, она всегда была уверена, что из него ничего не выйдет. Но вполне возможно, она ошибалась, инстинкт подвел ее, она перепутала понятия — стать кем-то и делать что-то, приносящее доход. Хотя взгляд у нее в общем-то наметанный на такие вещи. И она рассказала, слегка запинаясь, что Йенс Бинг как раз сегодня передал в издательство свои первые рукописи: «Тебе не кажется, что слишком поздно? Ему ведь уже двадцать семь!» Лино сидел и смотрел прямо перед собой:
— Ars longa vita brevis.[18] Моя племянница, Дагни, знает его хорошо, и он был у нас, в нашем «Леккен». Я говорил с ним в тот вечер. У меня создалось впечатление, что он не без изюминки.
Его слова подействовали на нее раздражающе: ах, снова эта вечная справедливость в оценках. Если бы каждый поступал так и воспринимал бы все с такой серьезностью, было бы безгранично замечательно… Не жизнь, а каторга тогда была бы!
Он почувствовал смену в ее настроении, однако причину не понял. (А причина крылась в ее болезненной совестливости, в ощущении злобности и легкомысленности своего поведения. Как раз в этот момент она приняла решение, что терпеть его она больше не будет.)
Серые сумерки заполонили всю комнату.
А Вильгельм Лино сидел и, как всегда, беспокоился, не сказал ли чего-то обидного, оскорбительного, недозволенного. Угнетенное состояние, его возраст… Непроизвольно стал думать об этом. Настроение весь день было не ахти какое, ему нужна была ее доброта.
Он начал расспрашивать: «Лалла, если я сказал или сделал что не так, пойми, я не хотел тебя обидеть, скажи только, объясни, и снова все будет хорошо».
Она отвечала приветливо, что, мол, ничего существенного, пустяки: «Ничего, мой дорогой, ты сама доброта». Но он хорошо слышал нетерпеливость, неприятие, прозвучавшие в ее голосе.
Поэтому он решил не продолжать разговор.
Он пошел в детскую и отдал подарки Хансу Кобру. Когда он собрался уходить, стоял и одевался в передней, он осторожно коснулся ее руки, чуть-чуть улыбнулся и спросил, когда он снова может зайти. Она поняла по тону, что он думал.
— Послушай, Вильгельм. Ты же знаешь, что в городе настоящая эпидемия гриппа. Наш врач навещает нас после работы, когда выкроит свободное время. Обычно довольно поздно, я не могу точно сказать когда. Потом я страшно устала, сегодня просидела всю ночь с мальчиком. У него была высокая температура.
Лино, само собой разумеется, уступил, не перечил. Поцеловал ее, спросил, не надо ли чего сделать, и ушел. Но выйдя на улицу, окунувшись в сумрак и неприглядность ноябрьского вечера, он почувствовал обманчивость и призрачность их встречи. Отчаяние, страшное отчаяние охватило его. Снова и снова он упрекал себя в том, что позволил себе вольность, не был предупредительным, снисходительным. Ни за что на свете он не хотел пасть в ее глазах, встать на один уровень с другими мужчинами… с ним, он не хотел произнести его имя, чтобы, чтобы…
Когда он вошел в белый холл дома «Леккен», он встретил на лестнице доктора Врангеля. Он обратил внимание на его лицо. Не совсем обычное выражение. Но не понял причины. Он поднялся к Дагни, что он делал всегда, когда приходил домой.
Дагни чувствовала себя значительно лучше. Возле кровати горела свеча. Он не сразу рассмотрел ее лицо. Но когда он подошел вплотную к постели, она обхватила его обеими руками за шею и залилась слезами, и сказала, что она обручена с доктором Врангелем.
— Не говори никому, дядя, я только тебе рассказала. Это произошло сейчас.
Ему ничего не оставалось делать, как поздравить ее, и затем постараться так или иначе успокоить ее.