— За кончик нити мы, кажется, ухватились… Гаввард, теперь дальше… Клянусь всеми раджами Индии, я выжму из этого темнокожего все, что вообще можно выжать из человека, годдем!..
Он схватил стек и, продумывая какую-то сложную мысль, сжав челюсти, согнул стек… Стек сломался пополам… Бросив обломки на пол, Гаввард еще раз сказал:
— Не будь я Гаввард…
И вышел из комнаты большими решительными шагами…
Леди Эдит, потеряв временно надежду увидеть настоящего большевика, занялась более доступными развлечениями… В трех, комнатах отведенных ей в гостинице «Бристоль», в той самой гостинице, где так трагически погиб уполномоченный банков Сити — леди Эдит почувствовала себя так же, как чувствуют себя британцы везде, в Судане, в Египте, в Китае, в Константинополе, в Сингапуре… Другими словами, территория этих трех комнат превратилась в маленький кусочек Великобритании, находящийся среди еще непокоренной колонии. Ибо леди Эдит, дочь лорда Холлстена, рассматривала Россию как еще непокорившуюся Великобритании колонию. Порядок на территории трех комнат леди Эдит был обще-британским порядком: утром ленч, затем брекфест, затем обед в бальном платье, затем флирт, вполне корректный, британский флирт, затем вечерний чай, «Таймс», главным образом, шестнадцатая страница, и затем сон…
То, что совершалось за окнами гостиницы «Бристоль», мало интересовало леди Эдит: это была непокорная колония, ее надо было покорить, вот и все. Общество, окружавшее леди Эдит, британские, французские, греческие офицеры, два-три коммерческих агента Британии, словом, обычное колониальное общество… Это все было забавно; леди Эдит решила провести два оригинальных месяца в стране большевиков.
А затем она будет об этом рассказывать в лондонских салонах.
Из русских леди Эдит познакомилась с несколькими офицерами, с двумя-тремя князьями, беглыми аристократами несуществующего уже государства, приверженцами несуществующей монархии, с двумя либеральными деятелями, также бежавшими и с киноактрисой Анной Ор.
Картины с участием этой актрисы леди Эдит несколько раз видела в Лондоне, во время «русского сезона» в начале войны…
Кроме того, ей был представлен и Сергей Казарин. Этот молчаливый русский офицер со стальными глазами, с каменным, как бы высеченным из гранита, лицом и с легкой бесшумной походкой произвел на леди Холлстен некоторое впечатление.
Его биография, переданная леди Эдит, также была небезынтересна: бежал от большевиков за границу, сын старинной, богатой русской семьи, вернулся через Константинополь в район оккупации, служит в контрразведке, причислен для связи к британскому штабу. Это и безукоризненный английский язык Казарина понравились леди Эдит.
Ее притягивал этот человек, но холодный и спокойный вид Казарина держал в отдалении леди Холлстен…
От наблюдательных глаз леди Холлстен не ускользнуло тяготение Анны Ор к Казарину… Но леди Эдит держалась выжидательно, она предпочитала осторожную окопную войну — открытому бою. Может быть, здесь сказывалась наследственность: целый ряд лордов, предков леди Холлстен, служивших по министерству иностранных дел и отличавшихся большой изворотливостью и коварностью. Это было установлено в летописях дипломатии и Холлстены всегда гордились этим качеством…
Во всяком случае — эти две женщины — противоположные, настолько же непохожие друг на друга, насколько непохожи день и ночь; одна белокурая, капризная и своевольная, стройная спортсменка и туристка, другая смуглая, с огромными черными глазами, мягкая и нервная, чувствующая приближение увядания — эти непохожие друг на друга женщины столкнулись на одной дороге… И, может быть, именно любовь к спорту заставила леди Эдит не уступать дороги той, другой…
Об этой скрытой борьбе, об этом поединке знали только эти две женщины. Они чувствовали противника инстинктом. Может быть, догадывался о ней и Казарин, но его холодное лицо не подавало никакого повода к таким подозрениям. Он был вежлив и холоден с леди Эдит и так же вежлив и холоден с Анной Ор.
И в то время, как в кабаре «Арлекин» и в комнатах леди Холлстен в гостинице «Бристоль» и в квартире банкира Петропуло происходили званые вечера, обильно смоченные шампанским — в это же самое время в мире происходили вещи, не совсем обычные даже для потрясенного войной мира…
Почти в то же самое время, в те же самые часы, радиостанции Кремля излучали молнии, грозившие гибелью всему капиталистическому миру… Эти молнии возвещали всему пролетариату мира о рождении новой эпохи, об историческом рубеже, о том, что в пламени и крови величайшей революции рождался новый мир…
Сотни тысяч людей, оборванных и полуголодных, героически сражались против банд насильников, поддерживаемых Британией и Францией…
Пролетариат России, Украины, Грузии и целого ряда стран героически сражался за свои права, утверждал свой новый мир…
И именно в те же часы и дни бывшие союзники по войне с Германией ощерили друг на друга зубы при дележе добычи…
Пышные слова о мире, о разоружении уже тускнели и на Версальской конференции Британия и Франция с угрозой стали друг перед другом…
В эти дни секретные протоколы конференции начинали походить на фитиль, прикладываемый к бочке пороха.
В эти дни мистер Пайен из Калифорнии заявил в американском Сенате:
— Во время войны англичане клянчили деньги у нас и скупали на эти деньги нефтяные источники, где только возможно. Они получили от нас четыре миллиарда долларов якобы на военные нужды и с помощью этих миллиардов стремятся захватить нефтяную монополию в мире…
Комитет международной прессы в Париже сообщал одураченному человечеству умиленные подробности о великом братстве народов, рождающемся за стенами Версальской конференции и Мельбурн, Капштадт, Сан-Франциско, Бомбей, Буэнос-Айрес читали эти донесения желтой прессы…
А за стенами Версальской конференции, за тяжелыми двойными дверями министерства иностранных дел несколько десятков хищников оскалились друг на друга над добычей, над миллионами трупов добытой добычей…
Версальская конференция пахла падалью, она пахла миллионами разложившихся трупов на полях битв, и острые носы дипломатов сквозь запах падали чуяли запах добычи; капиталисты Америки, Франции, Японии, Великобритании приступали к дележу добычи.
Мистер Вудро Вильсон еще твердил как попугай:
— Никаких аннексий…
— Право на самоопределение народов…
— Твердые обязательства…
А французский министр колоний выступил после парада министр-президентов британских колоний и потребовал категорически аннексии Того и Камеруна в Африке. Бельгия заявила о своем желании получить часть немецких колоний в Африке. Италия потрясала тайным лондонским договором и требовала своей части.
27 января Вудро Вильсон в присутствии блестящего общества вновь произнес свои формулы, которые он продолжал считать магическими. Блестящее общество набережной д’Орсе слушало его иронически. Представители Британии, Франции, Италии в сопровождении своих министров иностранных дел расположились полукругом. Ллойд-Джордж что-то тихо шептал Бальфуру. И Бальфур, изысканный литератор, больше заботившийся о стиле своих докладов, чем об их сущности, кивал головой. Клемансо встряхивал сединами.
Барон Макино, Матсуи и Салури, представители Японии, сидели рядом, похожие на буддистских идолов.
Тридцать два человека присутствовали на этом докладе Вудро Вильсона, который говорил в этот момент:
— Задача заключается в том, чтобы оказывать помощь населению некультурных стран. Необходимо обеспечить мирное развитие отсталым народам и землям, чтобы они могли самостоятельно определить свое отношение к мандатариям, руководствуясь исключительно своими интересами…
Тридцать два представителя империалистических держав мира сидели перед ним с торжественными и серьезными лицами, а за их спинами ухмылялось лицо Мирового Капитала.