За чаем мой литературный поверенный принялся на все лады прикидывать, каким образом мне может навредить пусть даже краткое мое пребывание на улице Нарбутта в критический момент. Тем более что Држончек вовсе не жил там, и даже вообще не в Варшаве, а в Лодзи, хотя в столице проводил больше времени, чем в Лодзи, пусть даже и неизвестно где. Что там у него было, на Нарбутта? Конспиративная квартира или попросту малина? Девушка? Родственники? Верный помощник? Приятели?
— Вы так любите Интернет, вот и проверьте! — раздраженно бросила я. — Или поузнавайте через знакомых Лучше всего через знакомых девиц. Я могла бы попытаться разузнать через своих знакомых, Мартусю или Магду, но мне не хочется. Как вам известно, к Дронжчеку я не испытывала столь явственно отрицательных чувств, как к Вайхенманну, просто общее презрение. Для преступления этого недостаточно.
— Но тогда тем более участок пока следует оставить в покое! Поменьше о нем говорить.
— А я, как вы видите, разбежалась и не умолкая только о нем и говорю, — не удержалась я от ехидства. Ладно, оставим его в покое. Вы столько сделали выводов из допроса, а вот сами от следователей узнали хоть что‑нибудь? Как оно там вообще все происходило? Кого они всерьез подозревают? И кого подозреваете вы?
Пан Тадеуш дал мне понять, что под подозрением как минимум полгорода. Это конкуренты Вайхенманна, те, что моложе его. Сотрудники Вайхенманна, которыми он помыкал, пренебрегал и которых всячески унижал. Отвергнутые актеры и актрисы. Сценаристы, беспощадно раскритикованные и с позором отогнанные от кассы. Продюсеры, которых он недооценил. Кретины взломщики, которые убеждены, что каждый знаменитый представитель массовой культуры должен держать в доме громадные ценности, ведь у таких не просто дом, а пещера Али–Бабы. И еще несколько социальных групп и слоев народонаселения.
Немного удалось выжать мне из пана Тадеуша. Не имея преступных склонностей, он не мог сделать и далеко идущих выводов. Придется ему помочь.
— Дочь! — прервала я его разглагольствования и зловещие прогнозы. — Вы ведь общались с нею?
Смутившись, он вынужден был признаться: да, общался.
— И что?
— Как что? Вот я и говорю…
— Нет, мне нужны конкретные данные. Где, черт побери, была их домработница, которой не оказалось в тот момент в доме? Ее похитили? Она сбежала? Дочка покойного должна это знать.
— А, вы об этом… Конечно, она знает. Домработница уехала к своим родственникам куда‑то под Бялысток, кажется на похороны брата. Но уже вернулась.
— Что‑нибудь важное она сообщила?
— В каком смысле важное?
— Ну, о знакомых Вайхенманна, о его привычках, может, о тех, с кем он был на ножах, о тех, кто его ругал на чем свет стоит, о каком‑нибудь новом увлечении покойного, об отвергнутых звездах, о многих мелочах, которые дочери хотелось бы знать.
— Да, в самом деле, был разговор… О звездах я ничего не знаю, но, действительно, он кого‑то ждал и даже дверь отпер. И калитку распахнул… Так он всегда поступал в тех случаях, когда ожидал кого‑нибудь, и если тот опаздывал, от нетерпения выходил на террасу, спускался во двор, распахивал калитку и глядел во все стороны. Домработница очень выговаривала ему за такую неосторожность. Ведь тогда любой мог войти. А больше ничего интересного не сказала. Да и немного мы говорили.
Пришлось удовлетвориться и этим. А тут еще пан Тадеуш встревожился, как бы я сама не бросилась расспрашивать домработницу, знал, что я любого могу прижать к стенке, и убедительно просил этого не делать. А я и не собиралась. Следственная группа действовала вовсю. Трагическая гибель Вайхенманна была таким счастливым событием, что я как‑нибудь выдержу, пока не раздобуду правдами и неправдами сведений о достижениях наших Пинкертонов. Лично меня гораздо больше интересовала Эва Марш…
* * *На улицу Чечота я ехала со специально разработанной легендой. Выдавать банк — не в моих интересах, пришлось придумать, что адрес на Чечота я получила от Ляльки, которая знала его с давних пор. Могла же знать, правда? Вот как раз правды в этом не было ни на грош. До Ляльки я так и не дозвонилась, к тому же у меня не было уверенности, что она помнит адрес, по которому в детстве проживала Эва с папой и мамой, да и знала ли его вообще когда‑нибудь. Впрочем, Эвины родители могли проживать там и не так уж давно, каких‑то лет десять назад, и опять же это не имеет значения. У Ляльки никто не проверит: раз я не могу до нее дозвониться, то и никто не сумеет. А до самой Эвы дозвониться, как я уже убедилась, было вовсе дело дохлое. Банк же получал сведения на автоответчик, через него никто не узнает о моем внезапном интересе к адресу Эвы Марш.