Эдвард Олби
Смерть Бесси Смит
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Берни
негр, лет сорока. Очень худой.
Джек
очень темный негр, лет сорока пяти, грузный, говорит басом. Носит небольшие усики.
Отец
белый. Тощий, лысеющий, лет пятидесяти пяти.
Медсестра
белая, южанка. Цветущая хорошенькая брюнетка или рыжая. Шумная, громко хохочет. Двадцать шесть лет.
Санитар
светлокожий негр. Гладко выбрит, аккуратен, подтянут. Двадцать восемь лет.
Вторая медсестра
белая, южанка, белокурая, красотой не блещет. Тридцать лет.
Врач
белый, блондин, хорошо сложен, с приятным лицом. Тридцать лет.
Действие происходит днем и вечером 26 сентября 1937 года в городе Мемфисе, штат Теннесси, и его окрестностях. Что касается декораций, то, само собой, каждый театр волен найти свое собственное решение, поэтому изложенные ниже пожелания автора, которые могут быть небесполезны, являются лишь общей идеей — это то, что видит автор.
А «видит» автор следующее: середина сцены и авансцена отведены под приемный покой больницы, так как именно здесь развертывается большая часть действия. Прямо перед публикой, посреди сцены, — стол дежурной медсестры и стул. Направо — входная дверь, налево — дверь, ведущая внутрь больницы. Больше почти ничего, быть может, только скамья, один-два стула.
В глубине сцены, быть может, наискосок — приподнятая платформа, на разных частях которой происходит действие других картин — опять-таки с минимальным количеством вещей. И все это на фоне широкого, во всю сцену, задника, изображающего небо, которое меняется в каждой картине: в нем то жаркая синева, то закат, яркий, красно-оранжевый закат. Иногда он пылает во всю мощь, иногда это только отсветы заката.
При поднятии занавеса на сцене темно, а позади — синее, горячее небо. Звучит музыка, которая затихает, когда освещается сцена.
КАРТИНА ПЕРВАЯ
Уголок бара. За столиком сидит Берни, перед ним бутылка пива и стакан. С бутылкой пива в руках нерешительно входит Джек, он не видит Берни.
Берни (узнав Джека, с приятным удивлением). Эй!
Джек. А?..
Берни. Привет, Джек!
Джек. А?.. Что?.. (Узнает его.) Берни!
Берни. Ты как тут очутился? Иди сюда, присаживайся.
Джек. Ну ты подумай!..
Берни. Присаживайся, Джек.
Джек. Да… конечно… Ну ты подумай, надо же!.. (Подходит к столику, садится.) Здорово, Берни. Ух, ну и жарища! Как живешь, друг?
Берни. Лучше всех. Но как ты к нам попал?
Джек. Проездом, понимаешь, проездом.
Берни. Не сидится тебе на месте, да? Вот уж не ожидал, что ты вдруг войдешь в эту дверь, мир-то, оказывается, тесен.
Джек. Выходит, так.
Берни. Значит, не сидится тебе на месте? Куда ж ты едешь?
Джек (чуть таинственно). На Север.
Берни (смеется). На Север! Север-то большой, а?
Джек. Да… немаленький.
Берни (после паузы, опять смеется). А если поточнее, старик? Куда это на Север?
Джек (скромно, но гордо). В Нью-Йорк.
Берни. В Нью-Йорк?!
Джек. Угу, угу.
Берни. В Нью-Йорк, значит! Та-ак. Какие же у тебя дела в Нью-Йорке?
Джек (так же скромно). Да так… кое-что. А ты что поделываешь?
Берни. В Нью-Йорк, а? Скажи пожалуйста!
Джек (явно сгорая от желания поделиться своей тайной). Угу.
Берни (понимая это). Ну, брат, это здорово! Слушай, хочешь пива? Взять еще?
Джек. Да нет, пожалуй… не стоит… я…
Берни (вставая). Ясно, хочешь. Вот ведь какое пекло на улице, сейчас в самый раз пропустить холодненького.
Джек (внезапно передумав). А что в самом деле? Давай раздавим еще по бутылочке.
Берни (достает долларовую бумажку). Сейчас принесу. Так в Нью-Йорк, говоришь? Что же у тебя там за дела? А, Джек?
Джек (посмеиваясь). А вот такие дела, что ты, брат, ахнешь. Просто ахнешь!
Свет гаснет, затем освещается другая площадка.
КАРТИНА ВТОРАЯ
Часть крытой веранды, довольно ветхая плетеная мебель. Отец Медсестры сидит в кресле, прислонив к ручке трость. Из дома несется громкая музыка — играет радиола.
Отец (музыка слишком громкая, он наконец не выдерживает, хватается за ручки кресла, кричит). Прекрати! Прекрати! Прекрати!
Медсестра (в доме). Что? Что ты говоришь?
Отец. Пре-кра-ти!
Медсестра (входит в белом больничном халате и шапочке). Ничего не слышу. Что тебе?
Отец. Выключи! Выключи эту чертовщину!
Медсестра. Ну, знаешь, отец, ей-богу…
Отец. Выключи радиолу!
Медсестра, пожав плечами, уходит в дом. Музыка прекращается.
Черт бы их унес, эти негритянские пластинки! (Кричит в дом.) У меня голова трещит!
Медсестра (входит). Что?
Отец. Я говорю, у меня трещит голова, ты все время ставишь эту негритянскую мерзость, ты меня не знаю до чего доведешь! Заладила ставить пластинки одну за другой, у меня скоро барабанные перепонки лопнут… голова разламывается…
Медсестра (устало). Ты принял пилюли?
Отец. Нет!
Медсестра. Я сейчас принесу.
Отец. К чертовой матери!
Медсестра (подчеркнуто терпеливо). Хорошо, я не принесу пилюли.
Отец (после паузы, тихо, но сварливо). Ты все время ставишь эти пластинки, будь они трижды прокляты…
Медсестра (с раздражением). Прости, отец, я не знала, что у тебя болит голова.
Отец. Не смей говорить со мной таким тоном!
Медсестра (так же). А я никаким тоном не говорю.
Отец. Не спорь со мной!
Медсестра. Я и не спорю. И не собираюсь спорить, в такую жару да еще с тобой спорить! (Пауза, затем спокойно.) Неужели человек не имеет права поставить пластинку-другую…
Отец. Собачий вой! Вот что это такое — собачий вой!
Медсестра (после паузы). Насколько я понимаю, ты не отвезешь меня на работу. Насколько я понимаю, у тебя так болит голова, что нет никакой охоты везти меня в больницу.
Отец. Да. Никакой.
Медсестра. Я так и думала. И насколько я понимаю, ты мне не можешь дать машину, потому что она тебе самому понадобится.
Отец. Да.
Медсестра. Так я и полагала. Что же ты собираешься делать, отец? Сидеть весь день на веранде со своей головной болью и сторожить машину? Будешь сидеть и смотреть на нее весь день? Возьмешь дробовик и будешь следить, чтобы на нее не нагадили птицы?
Отец. Машина мне сегодня нужна.
Медсестра. О да, разумеется.
Отец. Я говорю, она мне сегодня самому нужна!
Медсестра. Да, слышу. Она тебе нужна самому.
Отец. Вот именно!
Медсестра. Не сомневаюсь. Ты опять поедешь в клуб к своим демократам и будешь допоздна толочь воду в ступе с кучкой бездельников! И пыжиться, стараясь доказать, что ты умный политик…