Он обернулся и сделал знак компании идиотских рож, дожидавшихся у него за спиной. Те подошли, изображая улыбку.
— Это господин Стор из «Келлогс», это господин Боун из «Дженерал Фуд», господин Тюнинг из «Петрофины», господин Спиннинг из компании «Процессоры Спиннинг».
Все они по очереди пожали руку Наксосу, а телеведущий продолжал:
— Это наши крупнейшие рекламодатели. Они оплачивают все техническое обеспечение гастролей: пять грузовиков, автобусы, подмостки, электричество, охрану, которая будет не пускать ошалевших от возбуждения солдат на сцену. Все за их денежки. А специально для вас у нас будет вертолет и две съемочные группы на земле, со стадикамами и приборами ночного видения. Это будет проект века.
Четверо идиотских рож дружно кивали. Ирвинг Наксос все больше чувствовал себя звездой.
24
Никто никогда не приходит меня навестить. Я понял это только вчера вечером, когда пил из соломинки яблочный компот, безвкусный, как и вся больничная еда. Никотинка держала стакан, глядя в другую сторону. Ни сахара в пюре, ни нежности в глазах Никотинки, ни одного сочувственного взгляда, ни одной улыбки, и я вдруг почувствовал себя ужасно одиноким. Я задумался, почему никому ни разу не пришло в голову меня навестить. Насчет родителей я не удивляюсь. Иногда я спрашиваю себя, а помнит ли еще моя мать, что она вообще когда-то рожала. Кто его знает, вдруг это такая штука, о которой рассеянная женщина может и забыть. Но оттого, что ни одна душа не приходит меня проведать: ни мадам Скапоне, ни Дао Мин, ни хоть какая-нибудь старая знакомая, — я чувствовал себя глубоко несчастным.
Недавно моя шея вновь обрела подвижность, так что, повернув голову вправо и немного откинувшись назад, я могу со своей кровати разглядеть через полуоткрытую дверь кусочек коридора. Я вижу людей, снующих туда-сюда, врачей, санитарок, больных, которые толкают перед собой капельницу. Прошла уже неделя с тех пор, как студентка-медичка привела того таинственного фотографа, а я все никак не могу понять, зачем кому-то могла понадобиться моя фотография. Но я на всякий случай невзлюбил эту дурочку-студентку. Расхаживает тут со своими лекциями под мышкой, строя из себя будущую нобелевскую лауреатку. Или выступает с надменным видом, желая показать, что долго не задержится на этой жалкой работенке, а скоро станет хирургом или разработает вакцину против рака. Лучше уж эта старая психушница Никотинка. Вот она вытерла мне рот. У меня на подбородке и на пижаме остались желтые пятна от компота. С равнодушным видом Никотинка вытирает их салфеткой. Я слегка наклонил голову в знак благодарности. Она посмотрела мне прямо в глаза. В жизни не видел такого грустного взгляда. Вот она встала и положила руку на жужжащий аппарат. «Стоит мне его отключить, и ты сдохнешь за две минуты. Может, у меня и будут неприятности, но зла на меня никто держать не будет. Ты себе не представляешь, до чего мне иногда хочется это сделать…»
Я едва мотнул головой, пытаясь спросить, что она этим хочет сказать. Но она только покачала своей большой коровьей головой и вышла из палаты. Одиночество медленно проедает дыру у меня в желудке и я, как последний дурак. остаюсь один на один со своими воспоминаниями
25
Моктар, любимый.
Спасибо, что ответил так быстро, я и не ожидала, что полевая почта так хорошо работает После всего того, что говорят о беспорядке, который царит в армии… Впрочем, неважно. Твое письмо меня очень обрадовало. Я тоже каждый день думаю о тебе и молюсь, чтобы тебе не пришлось лежать где-нибудь с кишками наружу, как тебе приснилось. А отвечая на твой вопрос, скажу, что не перестану тебя любить, даже если тебе выпустят кишки, даже если ты окажешься в инвалидном кресле, даже если потеряешь половину мозгов, я всегда буду любить тебя. Не тревожься об этом, просто постарайся вернуться живым.
Сладить с твоей сестрой становится все труднее. Бывают вечера, когда она вообще не приходит домой, иногда возвращается мертвецки пьяная, распевая словенские песни, а иногда сидит безвылазно в своей комнате, плачет и слушает записи классической музыки, которые ей подарил Зеленый Горошек. Никогда не смогу понять, как она может так убиваться о своем мерзавце-муже. И как можно быть такой неблагодарной по отношению ко всем нам, — я тоже никогда не пойму. Когда ты вернешься, тебе надо будет с ней серьезно поговорить. Дао Мин часто спрашивает о вас, он был очень рад, когда узнал, что пока все идет как по маслу. Каждый вечер он приносит мне готовые блюда из ресторана. Для меня это хорошее подспорье, а для него — возможность излить душу. Ему очень одиноко, каждую ночь над ним, как шершни, вьются мучительные кошмары, напоминающие о «Битве тысячи кукурузных зерен». Он говорит, что, если у вас там дела будут совсем плохи, надо скрючиться и сидеть, не шелохнувшись, пока все не кончится, так он в свое время сумел спастись один из десяти тысяч.
По телевизору часто говорят о Наксосе и о вас. Недавно повторяли фильм о предыдущей операции. Это действительно потрясающе. Наксос прекрасно держится, сразу видно, он прирожденный вожак. Ты бы только видел, как он бежит, как бросается на землю, как выкрикивает по сто приказов в минуту. Невероятно. Я не очень хорошо поняла всякие технические подробности, но, похоже, он очень умно все организует и, прежде чем начать действовать, тщательно изучает местность. Вовремя битвы тысячи спрятанных повсюду датчиков сообщают ему, где люди, где танки. Всем этим он обязан в том числе и департаменту научных исследований и развития. Может быть, и кошки, и смерть Сальваторе были не такими уж бессмысленными…
Посылаю тебе печенье, как ты просил, и немного наличных: Только не трать все сразу.
Помни о той, которая тебя любит; а она всегда думает о тебе.
Неделю мы прожили в «Холлидей Инн», там была наша тыловая база. Никто точно не знал, чего именно мы ждем. Все это время с нами оставались трое телевизионщиков. Забавные были ребята, ни дать ни взять — три братца, двое худых и один толстый, всюду ходили вместе и постоянно переругивались. Они все снимали: нашу столовую, подъем, отбой. Еще они записывали интервью, которые на манер сериала каждый день показывали по телевизору. Они уверяли, что так зрители постепенно привяжутся к нам и будут регулярно смотреть нашу программу. Цены на рекламное время в репортажах о нас росли, как на дрожжах. Мы от души смеялись над тремя братцами-телевизионщиками с их вечными маркетинговыми теориями, но мысль о том, чтобы прославиться, всем пришлась по душе. Дирк изгалялся насчет хозяина, который выгнал его с работы. Моктар в тысячный раз поведал историю своей жизни. А я наврал с три короба о том, что привело меня в отряд.
Дирк повсюду таскал за собой маленький приемник, настроенный на армейскую радиостанцию.
Прямо скажем, ничего особенного: реклама, песни Лемонсидда сводки погоды. Близилась осень, и каждый день по несколько часов подряд упрямый мелкий дождик барабанил по солдатским головам и превращал в сплошную грязь участки, не залитые бетоном. По радио сказали, что погода исправляться не собирается, дождь зарядил надолго, а скоро станет еще холоднее. Так мы тут совсем продрогнем. Помню, я тогда чувствовал какую-то странную пустоту внутри. Все недавние треволнения уступили место огромной равнине, такой же серой и влажной, как та, что простиралась вокруг. Это было приятно. Словно мягкий слой ваты оберегал нас от уныния.
Мы точно не знали, когда начнутся первые боевые вылазки. Несколько дней все было тихо, подготовка сводилась к минимуму, и мы часами болтались вокруг бывшей гостиницы, молча смоля сигаретки. Чтобы поднять боевой дух, военное начальство прислало автобус, набитый проститутками всех мастей. Нам сказали, что так принято. Но эти унылые, накачанные наркотиками девицы не слишком меня вдохновляли. Потом прилетел вертолет телекомпании. Он привез разное оборудование, прожектора, кинокамеры. Поползли слухи о скором наступлении.
Наксос, которого мы не видели со дня нашего приезда в «Холидей Инн», теперь стал появляться чаще. Он ходил с нами в столовую, дружески похлопывал всех по спине и с каждым говорил ласково, по-отечески, явно стараясь сильнее привязать к себе людей.
Когда он подошел ко мне, я слушал по радио интервью Лемонсид. Она рассказывала всем известные вещи о своем детстве и о том, как увлеклась музыкой в кабине грузовика с полуприцепом. Я сидел в замусоленном кресле в холле гостиницы. На большом окне полустертые зеленые буквы возвещали о том, какими удобствами могло похвастаться это заведение несколько десятков лет назад: бассейн, обслуживание в номере, спутниковое телевидение. В открытое окно доносился запах мазута от стоявших поблизости грузовиков. Наксос подсел ко мне и спросил, все ли в порядке, готов ли я к наступлению. Я кивнул. В его присутствии мне становилось не по себе. По радио женский голос пел песню о юной вдове, такую грустную, что слезы наворачивались на глаза.