«Приехал автобус со шлюхами, — сказал Дирк. — Там много новеньких. Попадаются красивые и свеженькие. Пошли со мной!»
Из любопытства мы поплелись за ним на парковку.
И ведь какой это мог бы быть прекрасный день! Ледяной воздух был залит ослепительным белым светом, как в новеньком американском холодильнике. Пахло ванилью, чистящими средствами и мазутом. Земля блестела, как зеркало, и настолько ярко, что приходилось прикрывать глаза ладонью. Мы стояли и смотрели, как из автобуса выгружается все его разноцветное содержимое: около тридцати девиц, которые пытались улыбаться, несмотря на арктический холод. По дороге их заставили надеть юбки длиной всего в несколько сантиметров. Вокруг них уже терся десяток парней. Дирк не соврал, когда сказал, среди девчонок есть хорошенькие. Попадались даже очень хорошенькие, такие хорошенькие, что я ненадолго забыл о крошке Каролине, а на лице у Моктара озабоченное выражение сменилось смутной улыбкой. Увы, эта улыбка превратилась в ужасную ошеломленную гримасу, когда среди вновь прибывших он узнал Сюзи, странно похудевшую и донельзя размалеванную. Во взгляде, который она бросила в нашу сторону, было столько ненависти, сколько мне еще никогда не приходилось видеть.
44
На мгновение Моктар застыл, несколько облачков пара вылетело из его широко раскрытого рта. Потом он тихо спросил: «Сюзи?»
Дирк подошел к нам сзади, улыбаясь:
— Ну как, правда, ничего? Видели вот ту здоровую, с порочным ртом? — сказал он, указывая на Сюзи, которая как раз направлялась в нашу сторону.
— Она идет к нам. Не иначе как я ей приглянулся, я ей приглянулся! — приговаривал Дирк.
— Сюзи? — еще раз повторил тихо Моктар.
Сюзи теперь стояла прямо перед нами. Вблизи она напоминала персонажа из скандинавской мифологии, нечто среднее между гномом и троллем, только большого роста, напудренного и с накрашенными губами. — Приветик! — сказал этот придурок Дирк.
— Заткнись! — заорал Моктар, схватив его за шею. — Заткнись! Это моя сестра, понял? Тронешь ее — убью! Взглянешь — убью! Даже если только подумаешь к ней притронуться, я все узнаю и убью тебя!
Дирк весь съежился, бросая отчаянные взгляды в мою сторону. Я покачал головой, всем своим видом показывая, что ничем не могу помочь.
— Вы сломали мне жизнь, — сказала Сюзи, обращаясь к брату и ко мне, — Вы убили моего мужа, потому что он вас не устраивал. Вы оставили меня одну с этой мерзкой старой каргой, которая, стоит тебе отвернуться, тут же прикарманивает твои денежки. Вы мне отвратительны. Вы только и думаете, что про эту чертову войну да про свою поганую историю с Каролиной. Так вот, я приехала, чтобы испортить вам жизнь, как вы испортили мою. Я всем расскажу, зачем вы сюда явились. Я всем скажу, что вы хотите убить Каролину Лемонсид. ОНИ ХОТЯТ УБИТЬ ЛЕМОНСИД! ОНИ ХОТЯТ УБИТЬ ЛЕМОНСИД! — стала кричать Сюзи, а ее брат в ответ орал:
— ЗАМОЛЧИ СЕЙЧАС ЖЕ! ЗАМОЛЧИ!
На весь этот шум вокруг нас собралась небольшая толпа зевак. Я положил Моктару руку на плечо, чтобы он успокоился. Почувствовав прикосновение, он перестал кричать и посмотрел на меня. Сюзи тоже замолчала. У нее потекла тушь, на красных щеках появились черные разводы.
— Ты несешь бог знает что. Ты с ума сошла. Тебе никто не поверит. У тебя не все дома. Можешь говорить все, что угодно, тебе никто не поверит. Мне здесь все верят, а кто станет слушать какую-то несчастную… шлюху, — сказал Моктар. На последнем слове голос его дрогнул. Сюзи немного подумала, а потом заявила:
— Ничего, я, по крайней мере, попытаюсь. А потом, я же твоя сестра. Что чувствует военный, когда его сестра-шлюха спит со всем полком? Тебе будет казаться, что все мужчины, которые будут меня трахать, трахают и тебя тоже, разве не так? Когда все тут меня поимеют, что тогда станет с твоим авторитетом? — Сюзи издала несколько резких звуков, которые должны были изображать смех, а потом, как будто одумавшись, разрыдалась.
— Скоты, какие же вы всё скоты, — сказала она, расталкивая зевак, собравшихся вокруг нас, и направилась к автобусу.
— Подожди, — попросил Моктар, — не делай этого. Пожалуйста.
Не оборачиваясь, его сестра пожала плечами.
Я довел Моктара до нашего номера. Под конец он совсем обессилел, словно древний старик. Он что-то бормотал по-словенски. Я ничего не понимал, но в его словах было нечто одновременно печальное и угрожающее. В конце концов, он уселся на кровать и закрыл лицо своими огромными обезьяньими руками, заглушая подступившие к горлу всхлипывания и словенские слова. Я стоял перед ним, не зная, что делать, а он неподвижно лежал на кровати, закрыв лицо руками. Я положил ему руку на плечо.
— Ничего страшного, ничего страшного, — повторял я, как дурак.
Моктар поднял голову и посмотрел на меня. Он был весь красный, как рак. Глаза у него расширились и стали напоминать генетически модифицированные китайские ягоды.
— Как ты можешь говорить «ничего страшного»? Да как у тебя язык повернулся? Ты что, не понимаешь, что это все из-за твоих кретинских штучек, из-за того, что ты, как идиот, не способен довести дело до конца, не можешь взять себя в руки, принять решение? Как ты можешь говорить «ничего страшного»? Неужели ты не понимаешь, что мне придется все взять на себя, иначе мы отсюда не вырвемся? Ты не понимаешь, что, если я не убью твою Каролину, этого не сделает никто? Только после этого я уже не твой должник, понял? Потом уж каждый за себя. Ты меня избавил от Зеленого Горошка, я тебя избавлю от Каролины. Потом я вернусь к себе и займусь своей семьей, ты уж извини. И не смей больше говорить «ничего страшного». У тебя нет ни сестры, ни семьи. У меня на родине говорят, что человек без семьи — покойник. Так что, старик, ты — покойник. Мне тебя жаль. Ты не знаешь, ни что такое любовь, ни что такое жизнь, ни что такое жертвовать собой ради других. По-моему, ты хуже покойника, ты покойник, от которого один вред. А теперь вали отсюда, оставь меня одного, мне надо подумать. Давай, вали. Я вышел из номера. Слова Моктара совершенно меня подкосили, и я был в ужасе от того, что он собирается убить Каролину. В какой-то момент мне захотелось вернуться и сказать ему, чтобы он все забыл, не надо больше никого убивать, а потом подумал, что сейчас явно неподходящее время. Моктар был похож на тяжелую гирю, выброшенную на дорогу на полной скорости. Его было не остановить. Я вышел на улицу. Яркий свет слепил глаза. Нападавший за ночь снег сгребли к стенам, и теперь он высился грязной серой горой. Автобус, на котором приехали шлюхи, стоял в углу парковки совершенно пустой. Вокруг тоже никого не было. Похоже, на всех этажах веселье было в самом разгаре. Я подумал, интересно, набрался ли Дирк смелости, чтобы подойти таки к Сюзи, но потом понял, что мне на это наплевать. Моктар был прав: у меня нет сердца, я покойник.
45
Следующие несколько дней я редко видел Моктара. Он возвращался поздно, к этому времени я уже частенько успевал заснуть, и вставал на рассвете. Я сначала боялся, как бы он не попытался предпринять что-нибудь против Каролины, но Дирк сказал, что словенец целые дни напролет бродит по полям на окраине городка и жалуется на свои беды снегу, деревьям, облакам и сорной траве. Наверняка по примеру больных животных, которые инстинктивно добывают себе нужное лекарство, Моктар в этих долгих одиноких прогулках искал что-то такое, что бы успокоило его израненную душу. Дирк сперва стал липнуть ко мне, решив, что, если мои отношения с Моктаром разладились, возле меня появилось вакантное место. Похоже, я не поддержал его попыток сблизиться, вел себя холодно и отчужденно, потому что вскоре он примкнул к подозрительной компании солдат из регулярной армии, которые большую часть времени занимались тем, что пытались продать полароидные снимки мертвых девушек, чтобы раздобыть себе курева и выпивки.
Я оказался предоставлен самому себе, поговорить мне было не с кем, а потому в голове у меня все чаще стали роиться мрачные, горькие мысли. По телевизору уже много раз показывали, как Каролина и Наксос прогуливаются по улице, едят омаров в тихом ресторанчике и перешучиваются друг с другом. В одном интервью певица утверждала, что никогда еще не была так счастлива, как теперь, и только просит журналистов не вмешиваться столь бесцеремонно в ее личную жизнь.