Сэр Эдвард все то время, пока Людвик задавал вопросы, таращился на Сватаву. Он не сводил с нее глаз и после того, как все вопросы были заданы и переведены. И только тогда медленно и тихо ответил: Да, я знаю об этом. Я сразу ее узнал.
Дома на телеэкране я наблюдал, как надзиратели-пуритане из министерства культуры испытывают адовы муки (вот-вот, глядишь, окочурятся!), а позднее услышал в кулуарах, что профессорам с кафедры англистики в наказание запретили зарубежную поездку по следам английских пролетарских поэтов. И еще нечто важное, дорогие друзья: из-под пера сэра Эдварда, разумеется, никогда не выходило ни шестьдесят второго сонета, ни «Песен из кустов малины и ежевики»!
С ошеломляющей быстротой в Англии вышел сборник стихов Сватавы, над окончательным переводом которого потрудился сам сэр Эдвард. И Людвик вручил мне тонкий, но прелестный томик с сердечным посвящением автора.
Через некоторое время после выписки Людвика из больницы я узнал, что он учительствует в каком-то медицинском колледже, и подумал, что эта профессия вполне соответствует его способностям и вкусам. Я живо представил Людвика, окруженного восторженными девицами, и как перед ними — в основном провинциальными гусочками — он демонстрирует свою неотразимую харизму, словно распускает пышный павлиний хвост с огромными глазами, заставляющими их дрожать и трепетать, будто нежных крольчат. Да, в самом деле, забавно! Еще минуту-другую я умилялся тому, что в одну махонькую мыслишку мне удалось вместить столько зверят — гусочек, павлинов, нежных крольчат, — как вдруг зазвонил телефон, и меня вызвали в отделение.
А потом на какое-то время о Людвике я забыл. Пока вдруг не получил извещения о его свадьбе. Это была для меня полная неожиданность. Уж не слишком ли он поторопился, подумал я. И все же мне было очень любопытно взглянуть на женщину, сумевшую так ловко окрутить его.
Уже с первого взгляда было ясно, что его невесте прелести не занимать, и все-таки для меня все еще оставалось загадкой, почему он решил жениться именно на ней. Домик Людвика в Ржечковицах был набит свадебными гостями, тут собрался чуть ли не весь факультет времен Короля Солнца, и я сумел поговорить со многими, кого долгие годы не видел. Но самое главное я узнал совершенно случайно от людей посторонних.
В поисках нужного помещения я по ошибке забрел в ванную комнату — на ванне сидели три полоумные тетки и, звякая бокалами виски со льдом, трещали о том, что их весьма занимало. И я тотчас сообразил, почему они зашли в ванную. Ведь существует поверье, что в доме, где играют свадьбу, не принято говорить о невесте, как в доме повешенного — о веревке.
Ты что, и впрямь не знаешь, почему он женится на Сватаве? Это его ученица из колледжа, готовилась в медсестры, а он нашел у нее поэтическую жилку! И теперь берет в жены одну из самых больших надежд чешской литературы!
Ну и дела, засмеялась вторая, стало быть, Людвик теперь западает на девичьи жилки!
Но тут третья увидала меня и, испугавшись, взвизгнула.
Спокойно, дамы, я ничего не слышал! И весело помахав им, пошел блуждать по свадебному лабиринту.
Наконец я наткнулся на Людвика. У него уже наготове была дешевенькая хохма, которой он явно хотел поскорее отделаться от меня. Знаешь ли ты, почему люди умирают лишь однажды, а женятся по шесть раз? Но я не отступал. Послушай, Людек, ты, говорят, женишься на поэтессе? Берешь в жены медсестру, что пишет стихи? Он предостерегающе зашипел на меня и напомнил, что в доме повешенного не говорят о невесте. В свадебном доме, Людек, уточнил я. Ладно, сказал он, не сердись. Сам видишь, какая у меня грандиозная свадьба и до черта всяких обязанностей! Как-нибудь звякну тебе, приходи непременно. Настоящих друзей я не забываю, знаю, что их меньше, чем у калеки пальцев на изувеченной руке. И он пожал мне локоть.
Свадьба тянулась, как нескончаемая сопля. Я отряхнул свой пиджак и ночью побрел на трамвайную остановку.
Поскольку литература — моя тайная любовь, я и отношусь к ней, как к тайной любви: порой забываю о ней, но затем возвращаюсь с еще большей страстью! Как-то случилось, что я долго не листал литературных журналов и занимался лишь анамнезами невротиков и психотиков. Но зато потом, словно огретый хлыстом конь, я вскинулся, обежал все киоски и книжные лавки, приволок домой целую охапку журналов и бестселлеров и, вывалив их на кровать, залез в нее, как нетерпеливый любовник.