«По крышам?»
«Да, по крышам. Понятия не имею, что он имел в виду, но Фишеру это, кажется, сильно не понравилось».
«И что он ответил?»
«Вы знаете, ничего. Просто прошёл вперёд».
«Странно. Он довольно вспыльчивый малый».
«Вот именно. Мне это тоже показалось странным. Нет, не так. Мне это сейчас кажется странным, а утром я не обратил на это никакого внимания. Да и на слова про крышу, если честно, тоже».
«Мне показалось, что Тер и Фишер до вчерашнего дня не были знакомы».
«В том-то всё и дело. Я их представлял вчера друг другу, утром, вы ещё спали».
(Меня Веледницкий тоже представлял Теру, разумеется, так что это ничего не значило; но доктору это знать было не обязательно).
«Итак, вы вернулись в “Эрмитаж”».
«Итак, мы вернулись… Нет, погодите. Тер уронил в расселину кайло!»
«Кайло?»
«Ну или кирку. Небольшая такая кирка, совсем новая, на коротком древке».
«Понимаю. Это называется ледоруб. Зачем он брал его с собой? Не собирались же вы на ледник».
«Не имею представления. Он взял её – или его – с собой, но не использовал во время занятия, она так и пролежала около нас с Фишером. А на обратном пути он присел, чтоб завязать шнурки на ботинках, положил её рядом и неосторожно столкнул вниз».
«И не попытался достать?»
«Попытался. То есть он лёг на землю, посмотрел вниз и покачал головой, мол, глубоко, ничего не выйдет. Фишер ещё спросил, остро ли необходим ему этот предмет. Тер ответил, что нет, но он сегодня же выпишет себе из Женевы новый».
«Вы ещё раз прошли мимо Ротонды…»
«Да. И застали там Елену Сергеевну. Она писала с натуры. Я спросил, видела ли она Корвина – я подозревал, что этюдник это просто маскировка. Она ответила, что нет, он не появлялся. Мол, она сидит уже два с половиной часа и никто из дома не выходил. Фишер предложил ей идти в пансион, она согласилась. Мы подождали, пока она сложит свой этюдник, и пошли».
«Во сколько вы оказались дома»?
«Без четверти полдень».
«Откуда такая точность?»
«Дело в том, что я прошёл на кухню, посмотреть, что приготовили Льву Корнильевичу на обед. И обнаружил, что мадам Марин сильно завозилась с готовкой. А ведь в полдень мадемуазель уже должна нести ему судок!»
«Он так рано обедает?»
«Он не обедает в привычном значении этого слова. Три раза в день ему относят пищу. На рассвете, в полдень и на закате. Но ест он её когда ему вздумается. Или не ест вообще. Три-четыре дня голодания для него обычное дело. Так вот: зайдя на кухню и убедившись, что обед ещё не готов, я посмотрел на часы: было одиннадцать сорок пять. Я выпроводил из кухни дражайшего Николая Ивановича, который обожает изводить наших хозяек своими кулинарными советами. Сегодня он заспорил с мадам по поводу панировки для брокколи – отчего всё дело и застопорилось. Да ещё её превосходительство раскапризничалась – ей ведь только подают отдельно, а готовят то же, что и остальным. Так вот, сегодня ей захотелось айнтопфу».
«Что это?»
«Похлёбка с мясом и картофелем. А мадам хотела готовить луковый суп, так что пришлось повертеться».
«Куда отправился Скляров?»
«На террасу. Я заметил его, когда уходил из кухни через гостиную».
«Хорошо. Где были другие гости?»
«Кто где. Генеральшу и немку я не видел. Тер гремел своими железками наверху, но я его только слышал. Фишер тоже отправился к себе. Лавровы были на террасе: он читал, она снова возилась со своим этюдником. Шубин сидел у окна своей комнаты, мы кивнули друг другу».
«Итак, мадемуазель отправилась в Ротонду…»
«…Где-то в начале первого. Я немного беспокоился, потому что Лев Корнильевич иногда болезненно реагирует на любые отклонения от раз и навсегда заведённого жизненного порядка. Но сегодня всё прошло хорошо, опоздания он не заметил».
«То есть когда мадемуазель принесла Корвину обед, он был в Ротонде»?
«Да. С её слов. Она говорит… ну то есть дала понять, что всё было в порядке. И лестницу она за собой подняла».
Он закурил, не предложив мне, потом спохватился и протянул коробку с папиросами. Я помотал головой. Он продолжал свой рассказ.
«Перед обедом – а обедают у меня, как вы знаете, в час пятнадцать пополудни – я посетил Шубина и её превосходительство. Уделил им минут по двадцать».