— Чем?
«Осмотри хорошенько свои руки, нет ли на них какой-нибудь царапины, а потом воткни булавку на несколько секунд в тело падали, затем положи булавку в коробочку».
— Гм! Я, кажется, начинаю понимать, — проговорил Рокамболь.
«Ровно ничего не понимаешь!»
— Что же я должен делать с булавкой? «Ступай с ней к Шато-Мальи».
— Уж не придумал ли ты, чтобы я уколол его этой булавкой?
Сэр Вильямс пожал плечами и написал: «Пробудь у герцога с час, и ты успеешь выведать, которая его любимая лошадь. Когда узнаешь это, тогда вынь из коробочки булавку и уколи ею лошадь в живот».
— Зачем же лошадь? «Потому что так нужно…»
— Хорошо, так как я уже почти начинаю привыкать действовать по твоему приказанию, как какой-нибудь автомат. Но я прощу тебе это все, когда женюсь на Концепчьоне.
«Если только я не умру, ты непременно женишься на ней».
— Тебе больше нечего сказать мне?
Сэр Вильяме утвердительно кивнул головой. Рокамболь взглянул на часы.
— Знаешь ли, — сказал он, — мне кажется, что отправляться в Монфокон средь бела дня не совсем безопасно… Не лучше ли идти вечером, часов в десять?
«Как хочешь».
Мнимый маркиз де Шамери отправился на Сюренскую улицу, взял здесь большую медную булавку, коробочку и, переодевшись в лакейскую ливрею, нанял извозчичий кабриолет и поехал в Монфокон.
Приехав в Монфокон, Рокамболь отыскал лошадь, околевшую от карбункула, и, воткнув в нее булавку, подержал несколько времени в трупе, а потом вынул и спрятал в коробочку.
Исполнив таким образом приказание сэра Вильямса, он доехал до площади Согласия, расплатился с извозчиком и, пройдя по бульвару Инвалидов, добрался до отеля Салландрера, не приметив того, что невдалеке от него стоял тряпичник, который был не кто иной, как Вантюр.
Пробыв несколько времени у Концепчьоны, Рокамболь поцеловал ее в лоб и ушел в сопровождении негра.
Переступая через садовую калитку, он споткнулся о тряпичника, лежавшего в канавке около калитки.
— Пьянчуга! — проговорил маркиз, переодетый в лакея.
Читатель, конечно, догадывается, что Рокамболь вошел в свою холостяцкую квартиру через ворота, противоположные тем, где стоял его экипаж, и что это-то обстоятельство несколько сбило с толку Вантюра.
Пробыв один час в мезонине своей квартиры, Рокамболь переоделся в свое обыкновенное платье и уехал в свой отель.
— Только один Вантюр беспокоит меня, — думал он, — а все остальное идет как по маслу.
А между тем он не подозревал, что этот самый Вантюр следил за ним шаг за шагом и только благодаря двойному выходу в доме на Сюренской улице сбился с дороги и не последовал за ним в его отель.
Когда Рокамболь проехал площадь Людовика VI и мост, внимание его было привлечено обстоятельством, которое, по-видимому, было ничтожно, но имело для него существенную важность.
Ночь была туманная, холодная и мрачная. На набережной царствовали пустота и безмолвие, но вдруг Рокамболю послышались отчаянные крики и смутный гул голосов, исходящих, казалось, из середины Сены. Он тотчас же приказал кучеру остановиться и стал внимательно прислушиваться.
Крик «помогите!» пробудил в нем много воспоминаний о его собственной жизни, начиная со смерти Гиньона в Буживале и кончая собственным его, Рокамболя, приключением на волнах Марны, куда его выбросили в мешке из окна.
— Помогите! — кричал ослабевший голос женщины. — Помогите!..
Рокамболю припомнилась вдруг Фипар, труп которой он считал попавшим в невод Сен-Клу, и в то же время он услыхал шум голосов и весел, рассекавших воду.
— Полно, сударыня! — кричало несколько голосов. — Смелее! Подождите немножко… Мы уже близко.
Рокамболь выпрыгнул из экипажа, подбежал к перилам набережной и нагнулся к реке.
Мы уже сказали, что ночь была мрачная, но, несмотря на это, Рокамболю удалось разглядеть черную точку, бившуюся на поверхности воды; невдалеке от этой точки тяжело поднималась по течению какая-то другая масса, гораздо большая… То был ялик, спешивший на помощь утопающей женщине.
— Честное слово! — прошептал Рокамболь. — У меня до сих пор еще нет медали за спасение утопающих, а так как в настоящее время года холодная ванна нисколько не может повредить организму, то я и намерен получить эту почетную вещицу.
Сказав это, он быстро спустился к реке и проворно разделся.
— Не мешает иногда делать и добрые дела, чтобы обращать на себя внимание любопытных (полиции)… В случае если мне придется лишиться титула маркиза и попасть под суд присяжных, то мой адвокат может отлично пустить в дело эту медаль…
Бросившись затем вплавь, он успел схватить утопающую и поплыл с нею навстречу ялику.
Несколько минут спустя господин маркиз Альберт-Фридерик-Оноре де Шамери находился уже вместе со спасенной им женщиной на ялике, между двумя или тремя лодочниками, которые зажгли фонарь и рассматривали утопавшую и ее избавителя.
Женщина была молода и хороша собой; ее шелковое платье свидетельствовало, что не нищета, а безнадежная любовь вынудила ее искать убежища в смерти. С ней случилось то, что случается со многими самоубийцами. Когда холодная вода охватила ее с головы до пят, к ней воротилась горячая любовь к жизни, которая не далее как за минуту перед тем была ей в тягость.
— Не всякий рискнет выкупаться по вашему! — вскрикнул один из лодочников, между тем как его товарищи хлопотали около молодой женщины.
— Я исполнил только свой долг, — скромно ответил Рокамболь.
— Ну! Если вы называете это долгом, значит, вы честный человек.
Рокамболь невольно улыбнулся.
— А мы вот уже целую неделю вытаскиваем по ночам утопающих.
Рокамболь вздрогнул.
— В субботу мы вытащили старуху около моста, — продолжал лодочник.
— Уже мертвую?
— Нет — живую.
— Это, вы говорите, было у моста Пасси?
— В ночь с субботы на воскресенье, — продолжал лодочник, не замечая того, что Рокамболь переменился в лице при этих словах.
— Черт возьми, — думал он, — неужели я не задушил Фипар?.. Старуха… ночью… у моста Пасси… Да ведь, черт возьми, это, вероятно, она.
Затем, напустив на себя совершенно равнодушный вид, он проговорил:
— Может быть, ее заставила это сделать нищета…
— Уж, право, не знаю, — перебил лодочник. — Она рассказала нам целую историю; мы сделали ей складчину и дали ей денег нанять фиакр и воротиться домой…
— А! — проговорил Рокамболь, страшно побледнев. — Она, вероятно, жила очень далеко…
— Кажется, в Клиньянкуре.
Рокамболь чуть не посинел, но тусклый свет от фонаря не позволил лодочнику приметить все эти перемены в его лице.
— Друзья мои, — сказал Рокамболь, обращаясь к лодочникам после минутного молчания, — пожалуйста, пристаньте поскорей к берегу. Я оденусь, и потом мы отправим эту женщину домой.
Лодочники причалили.
Рокамболь сунул одному из лодочников в руку луидор и сказал:
— Помогите мне снести эту женщину.
Одевшись, он подошел к женщине и спросил ее, где она живет.
— На Прованской улице, — ответила она слабым голосом.
— Мой кучер отвезет вас, — продолжал Рокамболь, усаживая ее в экипаж, — если вы будете иметь во мне нужду, то, пожалуйста, обращайтесь ко мне без церемоний; я маркиз де Шамери и живу на Вернэльской улице.
— Ишь ты! — прошептали лодочники. — Парень-то, кажется, не гордый… Он выходит даже из своего экипажа, чтобы броситься в воду…
— Отвези эту даму, — распорядился между тем Рокамболь, — а я пойду пешком.
Молодая женщина рассыпалась перед ним в благодарностях, и купе уехал.
Оставшись один, Рокамболь несколько задумался.
— Я просто болван, — подумал он.
Воротившись в отель, где все уже спали глубоким сном, Рокамболь прошел прямо к сэру Вильямсу и разбудил его сильным толчком.
— Эй! — крикнул он. — Почтенный! Проснись-ка, дело спешное… Я нуждаюсь в твоей философии.
Эти слова окончательно разбудили сэра Вильямса и привели в сознание.
«В чем дело?» — написал он.