Осторожно, чтобы не шуршать курткой, я вытащил пистолет и, отведя руку с фонариком в сторону, включил его.
- Стоять! Одно движение - и буду стрелять!
Тягостное ожидание, полное страха и отчаяния, шло оттуда, из темноты. Меня боялись. Боялись до тошнотиков, до немой истерики, кто-то там затаился не из хитрости, а онемел, парализованный ужасом. Так кролик цепенеет под взглядом удава. Медленно я двинулся вперед. Луч света выхватывал все те же кривые двери, висячие замки и измалеванные цифры.
"Это здесь", - понял я интуитивно, когда увидел черный проем открытого чулана.
Укутанный в сгнивший саван бледно-серый мертвец, землистый и жуткий, с безумными бесцветными глазами, сбил меня с ног, прежде чем я смог что-либо сообразить. Обдав смрадом, мгновенно исчез. Фонарик, выбитый из рук, погас. Чиркая зажигалкой, я вскоре нашел его. Он, слава Богу, работал, удалось рассмотреть склеп жуткого старика.
Матрац на бетонном полу служил постелью. Стопка старых журналов подушкой. Под потолком, в подвешенной на трубе авоське, болталась бутылка воды и четвертушка хлеба. На дырявой кастрюле у изголовья стояла плошка, а рядом была рассыпана горсть разномастных бычков.
На покалеченном табурете гнил соленый арбуз и в мутном граненом стакане какая-то пакость. На куче непонятного тряпья лежал обгоревший том Оскара Уайльда. А вдоль стены, в несколько рядов, выстроились пустые бутылки из-под шампанского, вероятно собранные для сдачи.
И это был не случайный ночлег бродяги. Это был дом, место, где проживал человек. Подобное я видел не раз и почему-то при этом всегда вспоминал нашу учителку литературы, которая страдальчески нам доказывала, что обитатели ночлежки горьковского дна жили в скотских условиях.
Ее бы сюда на секундочку! Как бы она квалифицировала условия проживания сбежавшего бомжа? Кстати, почему он сбежал, причем в паническом ужасе? Наверняка ведь пережил не одну милицейскую профилактическую чистку, мог бы уже и привыкнуть. А тут страх, граничащий с умопомрачением. Не мог ведь он сам решиться на ограбление. Не тот тип. Бомж в основном старается тараканом забиться поглубже да лежать потише, довольствуясь пустыми бутылками и попрошайничеством.
Сам не мог. Но вполне возможно, видел, кто это сделал. Неплохо поговорить бы с ним душевно и доверительно. Только где его искать? Наверняка теперь сидит в кустах и ждет, когда я уберусь из его апартаментов, чтобы вновь согреться от уличного холода. Температура на дворе минусовая, а одет он в рваную гнилую хламиду. Что-то похожее на стыд или жалость просыпалось во мне.
"Черт с тобой! - подумал я, выходя из подвала. - Но завтра мы обязательно встретимся. Накроем болезного, а там и поговорим по душам".
И все-таки кого он боялся?
* * *
Я знал, Юрка уходит на работу в семь. Проходя мимо его квартиры, нацарапал ему записку, воткнул ее в дверь.
Спящая Ленка брыкалась и ругалась, потревоженная в теплой, нагретой постели.
Мне казалось, я только уснул, как раздался звонок.
- Ты просил позвонить. Что случилось? - спросил мужской голос в телефонной трубке.
- Это кто? - мало что соображая, поинтересовался и я.
- Президент Клинтон, твою мать, совсем одурел, хроник-ветеран.
- А-а-а, Юрка, слушай внимательно. - Я напряг спящие еще мозги и коротко рассказал ему о моей ночной прогулке.
- Ну ты даешь, Кот! Нужно немедленно сообщить начальнику.
- Конечно, только не немедленно, а медленно.
- Не понимаю.
- У тебя всегда с этим делом было плохо. Не время еще, Юрка. Я ведь ничего, кроме дыры в стене да сбежавшего бомжа, не нашел. Но к обеду думаю выкопать что-нибудь посущественнее. Вот тогда и преподнесешь своему шефу жирный праздничный пирог. А пока сделай вот что: пойди сейчас в этот подвал...
- Но мне на работу...
- Позвони Ефимову и, не вдаваясь в подробности, скажи, мол, дело сдвинулось, нужно форсировать.
- Ладно.
- Так вот, пойдешь в подвал и аккуратно, нежно, как девушку, потрясешь того бомжика. Но без резких телодвижений. Ясно?
- Ясно. А почему сам не потрясешь?
- Потому что ты получаешь жалованье, а я - нет. И мне необходимо быть в другом месте. Собирайся и топай! Часов в десять подойду. Дождись.
- Ты где шлялся всю ночь? - Это уже спросила выходящая из ванной комнаты голая Ленка.
- Где надо, там и шлялся, прикрой стыд, девка срамная, и приготовь завтрак. Да не, забудь про кошку. Ступай, милая, у меня должен состояться конфиденциальный разговор на высоком уровне.
- Скотина! - Хлопнув кухонной дверью, Ленка загремела посудой, а я набрал номер оганяновского телефона и попросил о встрече. Он пообещал тотчас выслать машину.
Через полчаса, сытый и умытый, я восседал на переднем сиденье роскошного вартановского "мерседеса", которым управлял один из его племянников.
- Ты зачем дядькин сейф бомбанул? - спросил я на всякий случай, проницательно и всезнающе глядя в его черные грустные глаза. Наверное, так же грустит крокодил, сожравший небольшого бычка.
- Аи, зачем так говоришь? За такие слова отвечать надо. Если бы не дядя Вартан, я бы тебя побил.
- А что, дядя не велел?
- Нет. Сказал, чтобы обращался культурно. А я дядю уважаю. Люблю.
- "А я дяденьку не бил, а я дяденьку любил", - гнусаво пропел я, закуривая.
- Послушай, возьми нормальную сигарету.
- Я к таким привык.
- Потом в салоне плохо пахнуть будет.
- Это твои проблемы. Ты лучше скажи, зачем в мастерскую шастаешь? Высматриваешь-вынюхиваешь?
- Да что вы, честное слово, дурак? Мы там коньяк пьем.
"Мерседес" тем временем притормозил у металлических ворот, которые тут же медленно, занавесом, расползались в стороны, открыв огромный двор, яблоневый сад и вычурный фасад двухэтажного дома.
Из парадной двери появился второй племянник и препроводил меня в гостиную, иначе эту комнату назвать было нельзя. Лепнина, позолота, мрамор. На стенах, куда ни плюнь, гобелены или живопись, явно подлинная. Принципиально я человек независтливый, иначе, при моей специальности, далеко не пойдешь, потому как зависть отвлекает от главного. Трудно сосредоточиться на том первостепенном, что должно полностью занимать тебя в эту минуту. Вот и привык довольствоваться тем малым, что имею. Но в данном случае во мне гадюкой зашипело злобное раздражение. Это чересчур - хрюкать в золотой ванне, брезгливо ухмыляясь, когда шахтеры и педагоги по полгода не получают зарплаты. Нувориш трахнутый!
- Константин Иваныч, рад вас видеть, - протягивая руки, ко мне спешил Оганян в шикарном костюме. - Вы что-то узнали?
- Это здесь вы собираетесь голодать, изнуряя себя непосильной работой? - вместо ответа, не без сарказма спросил я, обводя взглядом бесстыдную роскошь.
- Нет, это придется продать.
- Ай-я-яй, дешево-то как, всего за триста "лимонов".
- Триста никто не даст, не тот город.
- Не делайте из меня идиота. Если трехкомнатная квартира стоит сто пятьдесят, то этот...
- Собственно, зачем вам его стоимость? Я к вам обратился не как к оценщику, мне нужно найти пропавшее...
- Сколько процентов? - жестко, в лоб влепил я.
- С трехсот - десять.
- Пять "лимонов" авансом, сейчас.
- Как вам будет угодно. Я еще вчера предлагал. Вы что-то прояснили?
- Да.
- Замечательно! - С трудом сдерживаясь, чтобы в меня не вцепиться, он плюхнулся в кресло. - Кто? Кто-нибудь из моих?
- Я не знаю, кто ограбил.
- Но...
- Зато знаю, как ограбили. А это, согласитесь, не так уж мало.
Заметно потеряв интерес, он вяло спросил:
- Ну и как?
- Довольно необычно, мне кажется.
- Опять версии, предположения?