– Вы бы лучше позвонили, – сказал помощник Люазо.
– Как только я позвоню в префектуру, они начнут записывать весь этот рейд. Так что лучше, если мы сначала кое-что разузнаем.
– Я думаю…
– Не говорите мне о том, что вы думаете, или я напомню, что вам полагалось остаться внизу.
– Хорошо, – сказал он.
Мы оба на цыпочках прошли по маленькой лестнице, соединяющей второй этаж с третьим. Люди Люазо должны были уже забеспокоиться. На верхней площадке я осторожно заглянул за угол. Свою голову я повсюду совал осторожно, но в такой осторожности не было необходимости: дом был пуст.
– Позовите сюда Люазо, – распорядился я.
Люди Люазо вошли в дом, простукивая панели и пытаясь найти секретные двери. Ни документов, ни фильмов. Сначала показалось, будто дом вообще не имеет никаких секретов, кроме, разве что, того, что он сам представляет собой своего рода секрет: странные камеры с ужасными орудиями пыток; комнаты, отделанные, как купе роскошного поезда или как салон автомобиля «роллс-ройс»; всевозможные странные приспособления для половых актов, даже особые кровати.
Смотровые щели и вращающиеся телевизионные камеры были предназначены для мсье Дэтта и его «научных методов». Я подумал о том, что какие странные записи он накапливал, и недоумевал, куда он их дел, ибо самого мсье Дэтта нигде не было видно. Люазо страшно ругался.
– Кто-то, – бушевал он, – должно быть, сказал Дэтту о том, что мы собираемся прийти.
Люазо, пробыв в доме около десяти минут, позвал своего помощника, который остался на третьем этаже. Он звал его долго и громко, но тот не откликался. Когда мы подошли к нему, он стоял, склонившись, над черным металлическим устройством, похожим на египетскую мумию. По форме и размерам оно напоминало человеческое тело. Люазо надел хлопчатобумажные перчатки и осторожно дотронулся до объекта.
– Диаграмму Казинс, – потребовал он у помощника.
Тот откуда-то ее извлек, это было изображенное на бумаге тело Анни Казинс с отметками красными чернилами в тех местах, где были нанесены раны, рядом с каждой отметкой аккуратным бисерным почерком указывались размер и глубина раны.
Люазо открыл черный металлический ящик.
– То самое, – сказал он. – Именно так, как я и думал.
Внутри ящика, достаточно большого, чтобы вместить человеческое тело, концы ножей размещались точно в тех местах, которые были указаны на полицейской диаграмме. Люазо отдал множеством приказаний, и неожиданно комнату заполнили люди с сантиметрами, белым порошком и оборудованием для фотосъемки. Люазо отошел в сторону, чтобы не мешать им.
– По-моему, их называют железными девицами, – сказал Люазо. – Мне кажется, я читал о них в каком-то старом журнале для мальчиков-школьников.
– Что заставило ее залезть в эту чертову штуковину? – удивился я.
– Вы наивны. Когда я был молодым офицером, у нас было так много случаев смерти от ножевых ран в борделях, что мы ставили полицейского у дверей каждого борделя. Всех посетителей обыскивали. Любое приносимое оружие помечалось мелом и отбиралось. Когда мужчина уходил, он получал его обратно. Гарантирую, что полицейский у дверей оружия не пропускал, но девушки все же опять бывали ранены, иногда смертельно.
– Каким образом?
– Девушки-проститутки проносили оружие. Вы никогда не поймете женщин.
– Да, – согласился я.
– Я тоже, – сказал Люазо.
Глава 21
Суббота была солнечной, свет искрился и сиял так, как бывает делает только на картинах импрессионистов и в Париже. Бульвар полностью затопило солнце, в воздухе стоял запах хорошего хлеба и черного табака. Даже Люазо улыбался. Он галопом примчался ко мне наверх по лестнице в восемь тридцать утра. Я был удивлен. Он никогда прежде меня не посещал, по крайней мере, когда я был дома.
– Не стучите, входите.
Радио передавало классическую музыку с одного из пиратских радиосудов. Я выключил его.
– Извините, – улыбнулся Люазо, входя.
– Все дома открыты для полицейского в этой стране.
– Не сердитесь, – сказал Люазо. – Вот уж не думал, что найду вас в шелковом халате, кормящим птичку. Совершенно рождественский наряд. Если бы я описал эту сцену как типично английскую, люди обвинили бы меня в преувеличении. Вы разговаривали со своей канарейкой. Вы с ней действительно разговаривали!
– Я проверяю на Джое все мои шутки, – вежливо объяснил я. – Но довольно церемоний, продолжайте перерывать все вверх дном. Что вы ищете на этот раз?
– Я ведь принес извинения. Что еще я могу сделать?
– Можете убраться из моих ветхих, но очень дорогостоящих апартаментов и вообще держаться от меня подальше. И можете перестать совать свой толстый крестьянский палец в мой запас кофейных бобов.
– Я надеялся, что вы мне предложите немного. Такой слабо жареный кофе большая редкость во Франции.
– У меня куча вещей, которые являются большой редкостью во Франции.
– Вроде возможности сказать полицейскому «убирайся»?
– Вроде того.
– Ну, подождите упражняться в этом, пока мы не выпьем вместе кофе, даже если вы позволите мне купить его внизу.
– Ох, инспектор! Теперь я знаю, как вы занимаетесь вымогательством. Полицейские всегда стремятся поживиться, не желая получать счет даже за чашку кофе.
– Сегодня утром мне сообщили хорошие новости.
– Восстанавливают публичную казнь?
– Напротив. – Люазо пропустил мое замечание мимо ушей. – Произошла стычка между моим начальством и друзьями Дэтта, которые проиграли. Я уполномочен разыскать Дэтта и его коллекцию фильмов любым способом, какой сочту подходящим.
– Когда отправляется бронетанковая колонна? Каков план – вертолеты, огнеметы, а тот, что горит ярче всех, должно быть, понесет коробку с фильмом?
– Вы слишком суровы к полицейским методам во Франции. Если вы полагаете, что вся полиция состоит из одних постовых в остроконечных шлемах, которые носят деревянные жезлы, то позвольте заметить, мой друг: мы бы не продержались и двух минут. Я помню, какими были банды во времена моего детства, – мой отец был полицейским. И лучше всего я помню Корсику. Бандиты там, хорошо организованные и вооруженные, почти полностью контролировали острова, жандармов убивали безнаказанно. Они убивали полицейских и открыто хвастали этим в барах. В конце концов пришлось прибегнуть к решительным мерам. Мы направили несколько взводов республиканской гвардии и устроили небольшую войну. Возможно, это грубая работа, но другого пути не было. На карту был поставлен доход от всех парижских борделей. Они боролись и использовали все подлые трюки, какие только знали. Это была настоящая война.
– Но вы ее выиграли.
– Это была последняя война, которую мы выиграли, – горько сказал Люазо. – С тех пор мы вели войны в Ливане, в Сирии, в Индокитае, на Мадагаскаре, в Тунисе, на Суэце и в Алжире. Да, та война на Корсике была последней войной, которую мы выиграли.
– Пусть так. Но вернемся к вашим проблемам. Какая роль отводится в ваших планах мне?
– Та же самая, о которой я говорил вам раньше: вы иностранец, и никто не подумает, что вы полицейский. Вы прекрасно говорите по-французски и в состоянии позаботиться о себе. Существенно и то, что вы не из тех людей, которые откроют, откуда идут указания; даже под давлением.
– Звучит так, будто вы считаете, что у Дэтта еще остались силы.
– Силы у них остаются даже тогда, когда они висят с веревкой на шее. Я всегда по достоинству оценивал людей, с которыми мне приходилось иметь дело, потому что, когда дело идет к концу, они обычно оказываются убийцами. Каждый раз, когда я буду застигнут врасплох, не я, а кто-то из моих полицейских получит пулю в лоб. Поэтому я не должен быть застигнут врасплох. И поэтому у меня под началом крепкая, верная, уверенная в себе и во мне команда.