– Никто из нас не может.
Он кивнул и вышел.
Глава 35
После ухода Бирда я обнаружил, что мне трудно заснуть, но в то же время было слишком уютно, чтобы двигаться. Я лежал и слушал отчетливо доносившийся шум грузовиков, проезжающих через деревню: треск переключения скорости, когда они доезжают до угла, скрип тормозов на перекрестках и восходящие ноты, когда водители, видя, что дорога чиста, набирают скорость, и, наконец, плеск, когда они въезжают в лужу возле знака «Осторожно, дети». Каждые несколько минут с магистрали спускалась новая машина, зловещая сила, которая никогда не останавливалась и казалась чуждой жителям деревни. Я взглянул на часы. Пять тридцать. В отеле было тихо, только дождь легонько стучал в окно. Похоже, ветер стих, но моросящий дождь казался нескончаемым, подобно бегуну на дальние дистанции, который только что обрел второе дыхание… Я долгое время лежал без сна, обдумывая ситуацию. Неожиданно в коридоре послышались тихие шаги. Потом наступила тишина, и затем я увидел, как дверная ручка начала поворачиваться.
– Вы спите? – тихо позвал Куан.
Я подумал о том, не разбудил ли его мой разговор с Бирдом, стенки были такие тонкие. Он вошел.
– Нет ли у вас сигареты? Никак не могу заснуть. Я был внизу, но там никого нет. Машины тоже нет.
Я дал ему пачку «Плейерс». Он достал сигарету и закурил, но, казалось, не спешил уходить.
– Никак не могу заснуть, – повторил он.
Куан сел в отделанное синтетикой кресло и смотрел, как дождь стучит в окно. Ландшафт был неподвижен. Мы долгое время сидели молча, потом я спросил:
– Когда вы впервые встретили Дэтта?
Казалось, он был рад поговорить.
– Во Вьетнаме, в 1954 году. В те дни Вьетнам был кошмаром. Французские colons[62] все еще находились там, но уже начали осознавать неизбежность потери. Не важно, что у них был опыт практической деятельности, все равно они не умеют проигрывать. Вы, британцы, владеете искусством проигрывать. В Индии вы показали, что понимаете кое-что в компромиссах, чему французы никогда не научатся. Они, зная, что им предстоит, и становятся все злее и злее, все больше теряют рассудок. Они полны решимости ничего не потерять – ни больничного одеяла, ни доброго слова.
К началу пятидесятых годов Вьетнам представлял собой китайскую Испанию. Исход был ясен, и мы, члены партии, считали делом чести поехать туда. Это означало, что партия нас высоко ценит. Я вырос в Париже, в совершенстве владею французским и мог свободно передвигаться по стране. В то время я работал на старика по имени де Буа. Он был чистокровным вьетнамцем. Большинство членов партии взяли себе вьетнамские имена, но де Буа подобные мелочи не беспокоили. Такой уж это был человек. Член партии с детства, советник коммунистической партии, он занимался чистой политикой, не имея ничего общего с армией. Я служил его секретарем – мне была оказана своего рода честь. И хотя он использовал меня как посыльного, – меня, ученого, чей склад ума не годится для солдатской службы, – но все же это была честь.
Дэтт жил в небольшом городке. Мне было приказано с ним связаться. Мы хотели завязать контакт с буддистами в том районе. Буддисты были хорошо организованы и, как нам сказали, в то время и нам симпатизировали. Позднее характер войны стал более определенным: Вьетконг против американских марионеток, – но в то время в стране было множество различных фракций, и мы пытались их организовать. Единственное, что у них было общего, – все они выступали против колониализма, против французского колониализма. Таким образом, французы сделали за нас нашу работу. Дэтт был умеренным либералом, но имел влияние на буддистов: он был чем-то вроде ученого-буддиста, и они уважали его за ученость. И, самое важное для нас, он не был католиком.
Поэтому я сел на велосипед и проехал шестьдесят километров, чтобы повидаться с Дэттом. Но в городе как-то не принято появляться с винтовкой, поэтому за две мили до города, где жил Дэтт, я остановился в небольшой деревушке. Деревушка была такая маленькая, что у нее не было названия. Правда, это необычно, что деревня такая маленькая и что у нее нет названия, но я остановился в деревне и отдал винтовку на сохранение одному из молодых жителей. Он был одним из нас, коммунист – насколько человек, живущий в деревушке без названия, может быть коммунистом. С ним проживала его сестра – невысокая девушка с бронзовой, почти красной, кожей. Она все время улыбалась и пряталась за брата, выглядывая, чтобы меня рассмотреть. Лица китайцев-хань[63] были нетипичны для этого района. Я отдал им винтовку – старую, оставшуюся после вторжения японцев, из которой я не сделал ни одного выстрела. Оба они помахали мне вслед, когда я уезжал.
Я нашел Дэтта. Он дал мне бренди и манильскую сигару и прочитал длинную лекцию по истории демократического правления. Затем мы выяснили, что некогда жили в Париже неподалеку друг от друга, и некоторое время поговорили об этом. Я хотел, чтобы он вернулся со мной и встретился с де Буа. Для меня это был долгий путь, но я знал, что у Дэтта есть старая машина, то есть, если бы я уговорил его вернуться со мной, я бы тоже поехал на машине. Кроме того, я устал с ним спорить, мне хотелось, чтобы этим занялся старый де Буа, они вполне подходили друг другу. У меня же была подготовка ученого, я не был силен в такого рода дискуссиях, которые предлагал вести Дэтт.
Он поехал. Мы положили мой велосипед в заднюю часть его старого «паккарда» и отправились на запад. Стояла ясная лунная ночь, и вскоре мы прибыли в деревушку, которая без названия.
– Я знаю эту деревню, – сказал Дэтт. – Иногда я прогуливался до нее. Местные жители разводят фазанов.
Когда я заметил, что опасно прогуливаться так далеко от города, он улыбнулся и ответил, что для человека доброй воли не может быть ничего опасного.
Едва мы остановились, я понял: что-то неладно. Потому что обычно кто-нибудь выбегал и если даже не улыбался приехавшим, то уж внимательно рассматривал. Пахло гниющим мусором и горящим деревом, как во всех деревнях, но не было слышно ни звука. Молчал даже ручей, а за деревней клочок рисового поля блестел, как пролитое молоко. Ни собаки, ни курицы. Все ушли. Там были только люди из Сюртэ. Они нашли винтовку. Кто-то донес – кто его знает, кто ее нашел? Была там и улыбающаяся девушка – мертвая. Ее обнаженное тело было покрыто крошечными ожогами – такие ожоги может оставить только зажженная сигарета. Двое мужчин сделали знак Дэтту. Он вышел из машины. На меня они не обратили особого внимания, лишь сбили с ног пистолетом. И стали пинать Дэтта. Они его пинали, пинали и пинали. Потом отдыхали и курили сигареты «Галуаз», потом опять некоторое время его пинали. Оба были французами не старше двадцати лет, а Дэтт даже и в то время не был юным, но били они его безжалостно. Он стонал. Не думаю, что они считали, будто кто-то из нас связан с Вьетконгом. Просто они несколько часов ждали, что кто-то придет за винтовкой, а когда мы остановились поблизости, то нас и схватили. Они даже не захотели узнать, не за винтовкой ли мы пришли. Они его били, писали на него и смеялись, потом опять закурили, сели в свой «ситроен» и уехали.
В этот раз я пострадал не сильно. Я всю свою жизнь жил не с тем цветом кожи, поэтому многое знал о том, как избежать повреждений, когда тебя пинают, но Дэтт этого не знал. Я отнес его в машину – он потерял много крови. Он был тяжелым, даже тогда он был тяжелым.
– Куда вы хотите, чтобы я вас отвез? – спросил я. В городе был госпиталь, и я мог отвезти его туда.
Дэтт сказал:
– Везите меня к товарищу де Буа.
Я говорил «товарищ» все время, пока разговаривал с Дэттом, но, возможно, именно тогда Дэтт впервые использовал это слово. Когда человека пинают в живот, он начинает понимать, где его товарищи. Дэтт сильно пострадал.
63
В китайских описаниях различаются чистокровные китайцы из небольших этнических групп, живущих в Китае; то же касается вьетнамцев и т. д. Девяносто пять процентов китайского населения составляют китайцы-хань. –