Сергей Иванов, Лев Котюков
СМЕРТЬ ДВОЙНИКА
Глава 1
За вами следили когда-нибудь? Почти уверен, что нет. Но когда начинают следить, когда вы оказываетесь, если пользоваться терминологией Штирлица, «под колпаком», это сразу становится заметно. Довольно-таки противное ощущение: вы как бы ничего не замечаете и не хотите замечать, но… Вы движетесь тысячекратно повторенным, заученным маршрутом на работу и обратно, а сами чувствуете: вас «секут». Даже более того — ваша душа время от времени вздрагивает, как от уколов. Это вас фотографируют… Абсолютно непредставимо! Полная чушь! Однако…
Вечером приходите домой, ставите чайник, лезете в занюханный «Север», чтобы достать полбатона и огрызок маргарина, — это будет вашим ужином — и начинаете анализировать. То есть на самом деле ни о каком анализе речи нет. Вы лишь тупо пытаетесь сообразить, что же это за… Тут вам хочется матюгнуться, но вы абсолютно не тот человек, бранных слов не употребляете. Тем не менее, чтобы почувствовать себя уверенней, чтобы почувствовать себя… ну я не знаю… более мужчиной, что ли, вы все же произносите: мол, что за чертовщина! Однако при этом вовсе не ощущаете предполагаемого прилива мужественности. Напротив, во рту образуется дрянной какой-то привкус, словно вы разжевали вместо изюминки усатого таракана!
Ну какого хрена за вами следить? И главное — кому? КГБ? Так ведь он теперь существует только в романах. Милиции? Не совершал! Мафии, рэкетирам, убийцам? Не нужен. Потому что беден до отвращения. Беден как человек, который в наши дни получает двести пятнадцать, минус 25 % алименты, минус восемнадцать рублей за свет, квартиру и газ, минус не менее восьми-девяти рублей за стирку постельного белья, минус зубная паста, мыло, минус — о, Господи! — еще какая-нибудь сущая мелочь, которая, однако, расширяет дыру в бюджете до горестных размеров… И остальное, все до копейки — на еду! А вы попробуйте, для интереса, прокормиться на эти денежки, попробуйте! Будь оно трижды или четырежды неладно. Да церковная крыса из поговорки по сравнению с вами просто купчиха!
Единственная ценность, какой обладал Всеволод Сергеевич Огарев, была его редкая фамилия. Но ведь ее украсть невозможно. Да и зачем воровать фамилию русского позабытого поэта, когда известные нынешние поэты никому не нужны.
Чтобы уж до конца понять, сколь он был неинтересен окружающим, скажем, что Огарев сам когда-то мечтал быть поэтом, и как у большинства желающих достичь небесных высот литературы, у Огарева ничего не получилось — всего лишь потому, что он был недостаточно одарен. Но, конечно, нашлись причины и куда более уважительные для огаревского самолюбия. Например, суровая, а пожалуй, и грубая отповедь писателя Николая Старшинова, которую Всеволод Сергеевич получил шесть лет назад по почте, когда пытался опубликовать свои стихи в одном из ныне не существующих толстых журналов.
Но в далекие и невозвратимые годы юности, когда Огарев только что окончил пединститут и был преисполнен уверенности в своем поэтическом будущем, он очень успешно, как ему тогда казалось, поступил младшим библиотекарем в одну из… простите за тавтологию… библиотек. Потому что ни один ли аллах, где отбывать номер, ни один ли аллах, где просидеть два-три десятка месяцев, которые остались до пришествия успеха и всеобщего поклонения. Тем более, что свободного времени практически сколько хочешь и вообще — работа хотя и в книжной пыли, но отнюдь не пыльная… И так он там сидел, сидел в ожидании славы… потом в ожидании хотя бы единой публикации да и присиделся — аж тринадцать лет. Из этого мы можем сделать еще и тот вывод, что было Севе (а то Всеволод Сергеевич очень длинно) тридцать пять лет от роду. Поэзией он уж давненько не интересовался. И единственное, что ему действительно хотелось, — это ранним погожим утром ехать на велосипеде по пустынному шоссе. И как можно дольше никуда не приезжать. А потом все-таки приехать, позавтракать отнюдь не батоном с маргарином и лечь спать.
Столь беззаботные мальчишеские мечты могут остаться у человека только с детства. Вот и у Севы Огарева они остались именно с детства, когда он уезжал кататься ранним утром и знал, что дома ждут влюбленная мама, и тот самый завтрак, и потом полная нега часов до двенадцати…
Но вот уж семь лет, как родителей у него не стало, не стало и дачи около заброшенного шоссе. Может быть, поэтому в столь идиллическом мечтании Огарева появилась горькая нота: «Ехать и как можно дольше никуда не приезжать». Не было на земле такого места, куда ему по-настоящему хотелось бы приехать.