— Опасные времена! А мы все равно прорвемся, точно, Надьк?
Именно в эту минуту она абсолютно пронзительно почувствовала свое предательство и пожалела о нем.
Но возвращаться было уже слишком далеко!
— Останови, пожалуйста.
Остановил.
— И… ты в самом деле слишком осторожно водишь. На него совсем не похоже.
Сева глянул с удивлением. Надька опустила глаза.
Это была середина дня, октябрь, шоссе абсолютно пустое в оба конца и прямое, как полет стрелы.
— Что-то случилось, Надя?
Он так говорил это слово «Надя», как не говорил никто никогда в ее жизни — ни мать, ни даже бабушка Груша, родная Аграфена Ивановна.
— Ничего не случилось. Хочу в лесу походить.
— Ты… плохо себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Не комфортно?
Это слово, как и многие другие подобные слова, которые никогда не употреблял Борис, как и многие поступки, жесты, улыбки, вошедшие в ее жизнь, говорили о том, что шла новая эра ее существования. И если Надька смела думать, что она хотя б на малый кусочек управляет этой новой своей жизнью, она сильно ошибалась!
Ее никто ни о чем не спрашивал. Как ветер не спрашивает мельницу, махать ей руками или нет… И само это странное сравнение тридцатилетней женщины с мельницей было тоже абсолютно дико для прежней Надьки, чуждо ей. Теперь оно вылетело вполне само собой, словно бы всю жизнь принадлежало ее душе.
С шоссе она спустилась на живую землю, пошла через серо-желтое жнивье к лесу. Вошла в него. И стало казаться, это не она идет, а деревья двигаются ей навстречу. Они то прятали солнце в своих перепутанных руках, то бросали его Надьке прямо в лицо… Так бывает только в конце октября и только у нас в Подмосковье. Вчера была непогода и конец всему. А сегодня просто невозможно было и представить вчерашнее, такое солнце царствовало, пусть нежаркое, зато на всем свете!
Надька оглянулась. Сева не пошел за нею, сидел, положив руки на руль, будто всю жизнь водил ее машину… Как же это получилось, что она сперва соглашалась с ним, а потом думала. Сева: «Будет так!» Она сразу лапки кверху. А ведь этими лапками Надька за свою жизнь столько всего…
Не сказать, что Сева очень просто пережил признание о том, зачем Борису и ей понадобился Двойник. Молчал, смотрел в свою рюмку, до которой, кажется, так и не дотронулся за целый вечер.
— Сева…
— Помолчи! — И после долгой-долгой паузы добавил: — Пожалуйста…
— Севочка…
— Надь, уйди куда-нибудь. Мне очень надо подумать!
Она пошла в кабинет, который никогда не служил Борису для действительной цели — работать, а был курительной или «выпивальной». Здесь, уединившись с гостями-мужчинами, он смотрел порнушку, для чего стоял видак и рядом полочка с соответствующими кассетами… Надька села на диван, но не стала включать порно… Не то чтоб она неодобрительно относилась к этим фильмам, как раз нет; иногда очень полезно бывает продрать душу с наждачком. Но ведь это был тот самый вечер — Суриков Леша… погиб. Надька просто думала, вспоминала, и какие перед нею разворачивались видеофильмы, о том никто никогда не узнает!
В другое время она б не пощадила и любимейшего Севу — никому нельзя заставлять ее ждать так долго. Но ведь и для Севы (особенно для Севы!) это был очень непростой вечер. Первый — и дай Бог, что единственный, — в его жизни. Сперва сам человека убил, а потом узнал, что его растили и холили, как боровка ко дню Сталинской конституции. И она терпеливо смотрела видеоклипы своей памяти, приговаривая: «Ничего, ничего, пусть попереживает…»
И вдруг услышала его спокойный, чуть ли не деловой голос:
— Надя! Пойди сюда!
На лице его не было ни злобы, ни мстительного презрения. Одна только деловитость… Сегодня днем она убедилась, что Сева, если понадобится, сможет действовать решительно, находчиво. Сейчас ей предстояло узнать, что он умеет находчиво… думать.
— Первое, Надя! Я не верю в наш побег! — Так он начал, словно диктовал ей приказ.
— И почему ж, интересно, ты не веришь? — спросила она с легкой, так сказать, щадящей иронией; ведь это был все же любимый Севочка. Однако и ему не худо знать, что коли уж они с Борисом что-то решили, это обсуждению не подлежит!
— Ну?.. Какие твои доказательства-то?
Доказательств у него никаких не было. Только рассуждения. Однако над ними трудно было не призадуматься. Слишком велика сумма, считал Сева, чтобы их просто так поискать-поискать немного и оставить в покое. Нет! Их, будут разыскивать хоть сто лет. И кстати, чем дольше не найдут, тем больнее придумают потом смерть. И тем страшнее — с каждым днем, с каждым месяцем — им будет жить, ждать смерти.