«А чегой-то я так размышляю высокомерно? Я разве не из этой же шатии?»
Навстречу попался какой-то хмырь болотный, грузчик на предпоследней стадии спивания:
— Э, друг, где Ильич?
— Да у себя. — И человек этот показал на следующую дверь, ничем, кстати, не отличающуюся от остальных — лоснящихся и оцинкованных.
Огарев уверенно толкнул ее. По правде говоря, не было уверенности. Но кураж был! Уже привычный ему кураж этой бесконечной игры в детектив… Где-то в уголке памяти мелькнул Надеждин нос, чуть сморщенный от улыбки… За столом, заваленным какими-то бумагами серо-коричневого цвета и сплошь исписанными чернильным карандашом, сидел некто с огромным зеленоватого золота перстнем на среднем пальце правой руки, он поднял на Огарева жгучие умные глаза. Он знал, что его будут просить, и хотел скорее выслушать условия. Но не потому, что торопился, — в его облике не было и намека на суету, — а потому лишь, что не любил попусту терять свое время.
— Мне на Арбате посоветовали к вам обратиться. — Сева улыбнулся, давая понять, он сам же первый понимает, что это не рекомендация, а просто чепуха. — Но у меня со временем сложности. И я подумал, неужели мы не договоримся!
Ашот Ильич никак не реагировал и ждал, что будет дальше.
— Мне нужно двенадцать ящиков новосветского шампанского. В крайнем случае «Абрау-Дюрсо».
Он даже не успел сказать про то, что заранее благодарен и тому подобное, человек с перстнем весело расхохотался, словно Огарев сообщил ему новенький анекдот… Да ни хрена у тебя не выйдет с отказом, дружище. Даже не старайся!
— По два доллара за штуку. Итого, чтобы нам не торговаться, триста. За сто сорок четыре бутылки.
Ашот Ильич молча смотрел на него. Так, может быть, искусствовед смотрит на картину, о которой ему предстоит писать рецензию.
— В принципе это нью-йоркская цена, Ашот Ильич.
— Ну, положим!
— А транспортировка! — Эти слова вырвались у него очень искренне, потому что транспортировка действительно стоила миллион!
— Вас, простите… как имя-отчество?
— Всеволод Сергеевич, — совершенно автоматически ответил Огарев.
— А вы на какой машине?
— «Лендровер». — Поскольку они действительно приехали, как выразился Ский, «на моем грузовичке».
Директор вдруг отодвинул тяжелую штору, которая воистину была не легче, чем известный прежним поколениям «железный занавес»… Огарев, у которого было до этого невольное чувство, что он находится в глубоком подземелье, чуть не вздрогнул от ударившего из-за шторы дневного света.
— Вон тот белый перламутр? — спросил Ашот Ильич. Сева увидел их «Лендровер» с желтым, «международным» номером. И «международного» Игоря, скучающего за рулем… Проверяй-проверяй, у нас все в порядке!
Но, оказывается, Ашот Ильич и не думал его проверять. Потому что никого не боялся в этом мире.
— Хорошая модель, — сказал он. — А для наших целей неудачная, маловитая. Придется делать две ездки.
«Потрясающе!»
Огарев расхохотался, словно теперь ему рассказали анекдот. И вынул деньги.
Он и предполагал увидеть такую квартиру: бедную, чистую, обставленную мебелью из пятидесятых годов. Откуда же он мог это знать? «Настоящий писатель обладает врожденным знанием жизни», как сказал Бог его знает какой, но какой-то хороший критик. Вот и Огарев Всеволод обладал этим врожденным знанием. Да, увы, поздно хватился!
А перед этим он позвонил — звонок не работал. Постучал.
— Кто? — раздалось из-за двери. — Я, тетя Наташ. Она открыла.
— Ну, боитесь?
— Боюсь, Володя!
И оба засмеялись.
Спустились в подъезд. Огарев поставил машину таким образом, чтобы сразу из двери в дверь. И ни номера не рассмотреть, ни марки. Хотя трудно себе было представить, чтобы «затыкальщица» стала интересоваться подобными вещами. Однако…
— Тетя Наташ, дайте я вам глаза завяжу…
— Ой, Володенька! Это зачем же?!
— Честное слово, так лучше будет.
— Да чем же, Володя?
— Вам лучше, тетя Наташ, ничего не знать. Сели в машину, человек, который Володей назвался, вам глаза завязал, ничего не видали!
— Да тебя разве не Володей зовут?
— Нет, тетя Наташ. Даже ничего общего… Давайте глаза вам завяжу.
До подпольной квартиры он мог бы доехать минут за двадцать. Но ехал сорок, специально крутил и вертел.
— Как, тетя Наташ?
— Боюсь!
— Да нет. Я спрашиваю, вас не укачало?
Во дворе он постоял минуту — никого. Всего десять вечера, но голодной Москве было не до прогулок, не до гостей, не до театров. Быстро снял с «затыкальщицы» повязку, ввел в подъезд. Лифт, шестой этаж… Какие это, в конце концов, приметы. Открыл дверь, запертую лишь на одну «собачку»; риск, но зато можно быстро войти. А уж изнутри он заперся на совесть… Провел «затыкальщицу» в комнату, где уже стояли бутылки, залитые сургучом.