— Можно поменять? — Он вынул паспорт.
На лице старой стервы ничего не узнал, ее работа, нет ли…
— У меня с корочками… — Она покачала головой. — Беда!
— Машенька Николаевна!
— Да нету, ну что говорить!
— Может, листок поменять?..
Она посмотрела на него почти с презрением:
— А серия, номер?! Я так не работаю!
— Что же, ничем не поможете? — Слова были простые. Но голос-то был стальной!
— Я бы рада…
Услышала, подлюка, его угрозу.
— Если… если, может быть, фамилию слегка поменять?
— В смысле как?
Она вынула пузырек туши, ученическую деревянную ручку, которыми, впрочем, ученики не пишут уже лет двадцать, лист бумаги. Вывела аккуратно и очень похоже на то, как было написано в Борисовом паспорте «Кравцов». Потом «К» ловко переделала на «Н», чуть подскребла букву «о» и переправила ее на «е».
— Хотите так?.. Нравцев?.. А больше ничего сделать не могу.
Борис отсчитал десять пятидесятирублевок.
Ну вот и все! И даже какая-то фамилия получилась охрененно дворянская: Нравцев. Можно при случае «подвешивать фонарь» про дедушку из Белой Армии… Он медленно шел по затрапезной улице, носившей, однако, шикарное название: Черноморский бульвар… Тоже вроде этого Нравцева.
Но чего-то на душе по-прежнему было неспокойно. И наконец: «Эх ты, чудила грешный! Тебя же искать-то будут не по фамилии, а по морде».
Он вынул паспорт, с ненавистью посмотрел на карточку, на свое новое лицо! Семь или восемь дней назад Надька заехала за ним в больницу, отвезла в фотомастерскую — кстати, на тот же Тишинский рынок… Одна карточка пошла в дело. Но пять остались. И они где-то у Надьки! Теперь, если все это закрутится — а ведь оно почти наверняка закрутится — и Надьку возьмут за жопу, карточки обязательно всплывут. Да она же сама первая и настучит. Потому что догадается, с кого началось… Вот уж действительно, сделанного не вернешь, как сказал палач, когда отрубил голову не тому.
Что же придумать?.. А вот говорили тебе: месть — самая глупая хреновина в мире!
Господи! Помоги мне ее наколоть. И тогда, клянусь, я не буду ей больше мстить. Я ее спасу. Никогда он особенно не верил в эти дела, но сейчас молился вполне искренне.
Потом вошел в телефонную будку. Пахло мочой и застарелыми потонувшими в этой моче окурками. На стекле красовалась засохшая харкотина… Обстановочка как раз для твоих дел!
— У аппарата!
И Борис вздрогнул. Хотя он и не слышал свой голос по телефону, однако узнал его. И узнал это словечко свое, довольно, как он теперь понял, идиотское: «У аппарата!» Его Борис употреблял, когда бывал в хорошем расположении духа.
Но сейчас не время было для дергатни. И вообще он поклялся, что не тронет этого выродка… Господи, помоги!.. Сказал глухим, как можно более не своим голосом:
— Надежду.
— Алло, я слушаю! — Она-то сразу просекла, кто звонит.
— Ты хочешь, чтобы я навсегда тебя оставил в покое?
— А что ты, собственно, сможешь мне сделать?
— Не беспокойся, смогу!
Сколько-то времени она молчала:
— Ну и что ты от меня хотел бы?
Вроде ни «да», ни «нет». Чтобы, значит, свое самолюбие соблюсти… А на самом деле «да».
— У тебя камин топится?
— Ну и?
— Брось туда мои фотографии… от нового паспорта. Понимаешь?
— Понимаю… А зачем тебе это надо?
Вот где Борис должен был сказать, чтоб она ничего не заметила. Господи, помоги!
— Да просто не хочу больше иметь к этому никакого отношения! — сказал он очень небрежно. — Надеюсь, тебе понятно? — несколько секунд он переводил дух после своего актерства. — Теперь сходи за ними.
— А что я буду за это иметь?
— Разве я тебе мало обещал?
— Ну то, что ты обещал, это само собой разумеется — ты же человек неглупый…
— Хорошо. Есть одна информация.
Он же не врал. Он ведь обещал себе сказать ей информацию.
— Я слушаю.
— Нет. Иди за фотографиями.
— Они здесь.
— Тогда бросай!
В ответ он услышал какой-то шорох. Например, Надька просто провела трубкой по скатерти… А могла и скомкать фотографии, бросить их в огонь.
— Готово. Они горят.
— Поклянись!
— Во, блин! Да клянусь!
Он подождал еще минуту… все, отныне его новая рожа осталась лишь в двух экземплярах: на паспорте и… самой рожей.
— Теперь слушай, Надька. Я отнес заявление в КГБ. Роберту не звони, у него уже эти…
Он совсем не хотел, чтобы Робу нечаянно спасли.
— Ах ты, сука! Ах ты, подонок! «Нормальная реакция, — он подумал, — столько потерять: она еще слабо вопит». И положил трубку.