Неудивительно, что ей хочется крови. Она просто голодная. А самый быстрый способ восстановиться для ажлисс это взять немного жизненной энергии, выпив глоток крови. Но нельзя… Ничего нельзя.
Потом поест нормально…
А вот это странно. Ажлисс Кин словно носит вместо мозгов программу. Еще на совещании она заметила странно-упорядоченные мысли Кина, но чего не бывает на занудном совещании. Но тут, на вечеринке? Мысли Кина напоминали отлаженный механизм и были слишком простыми для нормального мышления, замечающего и реагирующего на всё сразу и думающего сразу обо всём. В голове у каждого всегда кавардак. Кин участвовал в протокольных мероприятиях, разговаривал и даже шутил, но думал и реагировал только на то, что было у него перед носом. И никаких ассоциаций, никаких нелогичных скачков и бредовых воспоминаний.
Донести сейчас? Потом… После того, как она проглотит свою пайку и сможет отойти ко сну с Императором. Или в гардеробной на отдельном месте, если Джи будет так добр.
Традиции — гнусная вещь, но Джи разрешил ей спать отдельно и не участвовать в интимных радостях. Хотя сейчас она бы с радостью и поиграла. Но после ужина.
Элиз вошла вслед за Джи в спальню и бросила взгляд на столик у дивана. Да, её ужин уже был там.
«Сядь», — Джи мимолетно коснулся сознания и послал картинку экзекутора, сидящей у косяка.
Элиз шагнула назад и опустилась на колени у двери.
Джи готовился ко сну.
Крошка держала свое зрение и скан при себе. Слишком тяжело. И что он опять придумал? Вчера и позавчера он разрешил ей поесть, пока его императорское величество снимало штаны и плескалось в ванне. А сегодня пожалуйста: умирай от голода и изучай осточертевшую мозаику на полу, чтобы только не смотреть на него. Лучше бы смотреть в тарелку.
Джи лег в постель и сделал знак, разрешил ужинать. Так, указал пальцем и шевельнул бровью. Крошка начала закипать. Ведь знает все его трюки, но не может с собой справится! А Джи тоже знает, что она знает, и делает нарочно! И когда он перестанет её дрессировать?
Элиз осторожно подошла к столику и аккуратно села, контролируя всю себя. Приступила к поеданию. К насыщению. Джи, облокотясь на подушку и полуприкрыв глаза, созерцал. Элиз нервничала. И ведь знает, гад, что она ненавидит есть на глазах у кого-либо. А тут сам Джи, да еще голый в постели. И смотрит. Смотрит, как Крошка злобно ест.
— И когда же я научу тебя есть, как приличного человека? — раздалась ленивая реплика Императора. — Ты глотаешь, как голодный крокодил. И ложка! Мне наказать прислугу, что не принесли тебе полный прибор?
Элиз закрыла глаза и медленно положила ложку на стол. Выпрямилась. Проглотила то, что было во рту. И, держа себя в равновесии, но упорно глядя в стол, абсолютно спокойно сказала:
— Прошу прощения, но не все ли равно, как я съем свой паёк? Мне не грозит попасть с тобой за стол на приём.
— Дело не в этом, дело в тебе. И спасибо за милое оскорбление моей спальни.
Элиз замерла. Накажет? Чего он ждет? Чего хочет? Сидеть стало очень неудобно. Захотелось сползти на пол и распластаться. Или вообще молниеносно слинять. Даже без еды.
Джи молчал и смотрел.
— Прости меня. Могу я доесть? — Элиз чувствовала, как её нервы натянуты до предела и сейчас начнут рваться, волоконце за волоконцем…
— А ко мне ты не хочешь?
У Крошки затряслись руки, и она судорожно спрятала их под стол, как будто это поможет. Джи видит всех насквозь.
— И ты все еще ревнуешь и обижаешься. Хотя знаешь, что ты — единственное живое существо, которое практически часть меня, — тихим обволакивающим голосом продолжил Джи. — Что ты молчишь? Не хочешь?
Элиз с усилием подняла глаза. Да у неё просто кончилось дыхание:
— Хочу…
— Тогда ешь как человек, а я посмотрю.
О боже. Когда же он перестанет её мучить? Теперь вообще невозможно есть. И какой, в бездну, прибор — ей кусок в горло не пролезет.
— Джи, я заметила… — и Элиз переслала свои ощущения вместе с мыслями Кина.
Ажлисс Кин был идиот. На основе детских браслетов, когда-то давно отобранных у арнов и маскирующих биополе носителя, Кин смог создать симулятор, который перекрывал его собственное биополе. Концентрированные и четко направленные мысли самого Кина смешивались с хорошо прочищенной и закольцованной в случайном порядке записью его же дневника.