Саломатину в ту зиму было, в общем, не до «метафизики». Он делил все свободное время между танцульками и кафедрой политэкономии: его уже тогда интересовали границы применимости и механизм действия закона стоимости при социализме. Но когда в метре от твоей кровати из ночи в ночь кипят споры, трудно оставаться в стороне. А еще труднее встать на чью-либо сторону, если твоя голова забита совсем другими проблемами, важнее и интереснее этих.
Саломатин ввязывался в эти споры, только если становилось ясно: сегодня спать до утра не дадут, если не нащупать компромисс. И он старался примирить обе стороны. Но вместо примирения его вмешательство обычно вызывало лишь еще большее ожесточение схватки. Однажды Саломатину показалось, что он знает типичного экзистирующего субъекта (как таковой выглядел в изложении Четырина), и Володя рассказал о старике Тулуп-ском. Андрей взъярился и чуть не с кулаками набросился на Саломатина, обвиняя приятеля в злонамеренном оглуплении и утрировании.
Прежде друзья, они с Андреем из-за этой философии разругались, и даже пять лет спустя, узнав на встрече выпускников, что Четырин все же образумился и заочно окончил институт, Саломатин не обрадовался за него.
Глава 4. ПРОВОКАЦИОННЫЙ ВОПРОС
Должно быть, дурацкий этот вопрос потому так задел Саломатина, что он сам себе его уже не раз задавал и не находил ответа.
Вот человек работает, ест, пьет, спит, умывается, чистит зубы и выполняет регулярно еще с полсотни ритуалов, необходимых для того, чтобы оставаться человеком. (А это именно ритуалы, давно утратившие прямой смысл. В каждом из нас с детства столько антибиотиков, сульфаниламидов, гербицидов, инсектицидов и прочей злой химии, что сто лет не мойся — и будешь цеплять инфекции хоть не реже, но и не чаще, чем при ежедневном трехкратном умывании; сто лет лопай сырые овощи, не ополаскивая, — и тоже ничего с тобой не случится. Но ради сохранения принятого в обществе человеческого облика умываешься, бреешься, чистишь зубы, гладишь брюки и проделываешь все прочее). И все делает неплохо, даже поощрения имеет. От девушек — улыбки, от женщины — ласки, от начальства — грамоты и благодарности, от общества «Знание» — памятный подарок, от солнышка — здоровый и мужественный загар… Все хорошо, все как надо, а счастья нет! Нет, и все тут.
Так зачем все это? В чем смысл жизни? Или его нет вовсе, а есть только суета, мельтешенье пустяков, заполняющих дни? Человек ходит, дышит, смеется, целуется, а проклятый вопрос не отпускает, жмет на череп.
И тут в конце обычного урока, минут за десять до звонка, встает тощий, многосуставный верзила-акселерат и, спасая дружка от опроса и неминуемой двойки, задает (под понимающие и одобрительные улыбки соучеников и хихиканье соучениц, сам при этом блудливо ухмыляясь) дурацкий, явно провокационный вопрос:
— Владимир Павлович, можно вопрос? Правда, не совсем по теме… Но все же политэкономия — одна из трех составных частей марксизма, а философию нам не преподают. Так, может, вы ответите?
— Ну, давайте ваш вопрос, Матвиенко. Может, и отвечу.
— Владимир Павлович, в чем смысл жизни? И есть ли он? Вот экзистенцисты…
— Экзистенциалисты, Матвиенко. Эк-зи-стен-ци-а-лис-ты.
— Да, да, экзистиалисты, они говорят, что в жизни смысла нет, все миф и надо только красиво умереть. Это верно?
— В чем смысл жизни и есть ли он?.. Есть такая восточная притча: «Шли по дороге десять мудрых старцев и встретили одного дурака. И дурак спросил: «О мудрые, в
чем смысл жизни?» И девять мудрецов плюнули в пыль и пошли дальше, а два дурака остались на дороге выяснять, в чем же он сокрыт, смысл жизни».
Вообще надо было не ввязываться в этот разговор, а сказать, что врет Матвиенко, им в курсе обществоведения дают начала диамата, и отфутболить с этим вопросом к преподавательнице истории КПСС и обществоведения. А он сам попытался ответить. Вспомнил второй курс, Андрея Четырина, Гришу со Степой — из-за них и сбился. Тогда в смысл их споров особенно не вникал и сейчас сам себе не мог объяснить, что такое этот самый экзистенциализм. А кто сам не знает, другим объяснять пусть не берется, выйдет конфуз.
Конфуз и вышел. Долго потом Саломатин краснел и злился, вспоминая, как многословно и суетливо, «потеряв лицо», втолковывал этому наглецу Матвиенко что-то вертящееся перед глазами, но не укладывающееся на место, неуловимое и расплывчатое.