Солнце блеснуло сквозь сизые облака, и сразу же его закрыла туча. Пошел холодный дождь. Очередь покорно мокла, накрывшись зонтиками. Шубину показалось, что дождь воняет, и он пожалел, что не взял зонтика.
Николайчик пришел в два. Он долго снимал пальто, складывал зонтик.
— Вы хорошо отдохнули? — спросил он.
— Спасибо.
— Я забыл провентилировать с вами вопрос питания, — сказал он. — На Луначарского есть приличная диетическая столовая. Но туда надо ходить до часу или после трех, потому что днем там много посетителей.
Он был очень тоскливым человеком, под стать погоде. Прошел в комнату, уселся за письменный стол, разложил на нем мятую бумажку, ту же, что пытался зачитывать утром в машине.
— Сейчас мы с вами направляемся на прием к товарищу Силантьеву. Будет чай.
— С колбасой по талонам? — спросил Шубин.
У него разболелась голова, не привык к здешним миазмам.
— Ценю юмор столичного жителя, — сказал Николайчик. — Однако снабжение по талонам для нас, провинциалов, имеет свои преимущества, так как вводит социальную справедливость. Этим ликвидированы очереди за дефицитом. Если же вы намерены шутить на эту тему у товарища Силантьева, я бы не советовал, потому что он не разделит вашего юмора. Снабжение нашего города представляет большие трудности, и товарищ Силаньтьев на своем посту сделал немало для улучшения быта наших граждан.
Произнеся такой монолог, Николайчик выдохнул с шумом воздух и уставился в окно. Шубину показалось, что его выключили.
Без стука вошла Эля. В той же кепке и кожанной куртке.
— Федор Семеныч, — обратился она к Николайчику. — Вам еще на «Французскую коммуну» надо успеть. Забыли, что ли?
— Да, — проснулся Николайчик. — И в самом деле забыл.
Он смущенно улыбнулся, и Шубин подумал, что он бывает обыкновенным и даже добрым. Николайчик долго одевался, почему-то стал открывать зонтик в крошечной прихожей, не смог пройти с ним в дверь и снова закрыл его.
Эля стояла посреди комнаты, оглядывая номер с любопытством, словно пришла к Шубину домой и хочет понять, как живет знаменитый корреспондент-международник.
— Вы машинку пишущую всегда с собой возите? — спросила она.
— Всегда.
— Чтобы когда мысль придет, ее сразу схватить, да?
— Примерно.
Николайчик захлопнул за собой дверь и громко затопал по коридору.
— Мне пора, — сообщила Эля, не трогаясь с места.
— Скажите, Эля, он всегда такой или бывает другой?
— Он вполне приличный, — сказала Эля. — Только запуганный. Его из гороно выгнали, за прогрессивность. С тех пор он боится. Я думала, что когда он квартиры дождется, перестанет боятся. А он уже привык.
Эля засмеялась.
Дверь открылась, Николайчик сунул голову внутрь. Шляпа задела за край двери и упала. Николайчик присел на корточки и спросил:
— Мы не опоздаем, Эльвира?
— Я быстро поеду, — сказала девушка. — А мы о вас говорили.
— Я знаю, — Николайчик поднялся, напялил шляпу. — Я слышал.
Они ушли, но через минуту снова заглянула Эля.
— Я его отвезу и прямо за вами! Вы пока одевайтесь.
Горисполком занимал солидный, с колоннами, трехэтажный дом, в котором, вероятно, когда-то была гимназия. Когда они шли по широкому коридору, Шубин заглянул в открытую дверь и увидел, что пространство за ней разгорожено фанерными стенками, которые не доставали до потолка. Из-за стенок стрекотали машинки и стоял гул голосов. По коридору слонялись посетители, некоторые стояли, прислонившись к стенкам, или сидели на подоконниках. Последняя дверь в коридоре была обита пластиком. Справа и слева от нее были черные застекленные таблички. Справа — «В.Г.СИЛАНТЬЕВ», слева — «В.Г.Мышечкина». Мышечкина была изображена куда более мелкими буквами.
В приемной, где по обе стороны высокого узкого окна стояли столы и за ними сидели две пожилые секретарши, Эля сдернула кепку.
— Привела, — сказала она.
— Пусть товарищ подождет, — сказала правая секретарша. — У Василия Григорьевича совещание.
— Вы сидите, — сказала Эля, — я пойду Николайчика встречу. Он всегда здесь плутает. Сколько раз был, а плутает.
Шубин уселся на мягкий стул, рядом с дверью в кабинет. Дверь была обита таким же пластиком, как и внешняя, и возле нее висела точно такая же табличка.
Секретарши на Шубина не смотрели. Из кабинета долетали обрывки фраз, разговор шел на повышенных тонах.
— У меня детей из города увозят, — басил начальственный голос. — Завтра они по Свердловску понесут.
— Ты же знаешь, Василий Григорьевич, — отвечал другой голос, тоже начальственный, но повыше. — Все это бабьи сплетни. Кирилл, подтверди.
— Опасность сильно преувеличена, Василий Григорьевич. Мы неперерывано проводим замеры. Зараженность не увеличивается.
Третий голос был совсем не начальственный. Тенор.
— Кирилл — специалист. Ему за это деньги платят.
— Кто платит? Кто платит? — рычал Василий Григорьевич. — Ты же знаешь, что они митинг назначили на завтра?
— А вот это надо пресекать, — сказал второй голос наставительно. — Ты же понимаешь, с какими это делается целями и кому это нужно?
Возникла пауза. Потом Василий Григорьевич сказал, тоном ниже.
— Хоть вонь бы убрали. У меня сейчас из Москвы один будет…
— Откуда?
— Из Москвы.
— Я имею в виду — кто его прислал?
— Нет, не думай. По линии «Знания». Международник.
— Ну и что? Знаем мы этих международников.
— Вот я и говорю: нанюхается наших амбре, вернется, и в ЦК!
— Точно международник?
— Ну что ты заладил! Точно. Позавчера по телевизору выступал.
— Когда мне телевизор смотреть? Ты Кириенку предупредил?
— Милиция без меня знает. Но я думаю… всегда лучше запретить, чем разгонять.
— Должны быть зачинщики. Надо обезглавить.
— А перестройка?
— Мы не шутить собрались.
— А я и не шучу. Мне еще тут работать. У тебя Москва есть — прикроет. А меня кто прикроет? Ты?
Была пауза. Потом невнятное бурчание отдалившихся от двери голосов. И снова, уже понятнее:
— Отправь их куда-нибудь. Это в наших общих интересах.
— Наши общие интересы — служение народу.
— Смотри, как заговорил. Место бережешь?
— А мне еще до пенсии далеко. У тебя в списке Синявская… знакомая фамилия.
— Из пединститута.
— Давно на пенсию пора. А то еврей, который на площади сидел, голодал? Помнишь, Кириенко его на пятнадцать суток?
— Борис Мелконян. Он в списке есть.
— Арменин?
— Может, и еврей.
Снова была пауза. Потом:
— Возьми свою цидулю. Не буду я связываться. Пускай митингуют.
— Ты свое место так не спасешь. Им только дай палец.
— Лучше бы об очистных побеспокоился. Вторую очередь пустил, а об очистных опять забыл.
— А что я могу? Я же пишу, звоню — а мне: давай план!
— Детей из города вывозят.
— Положение нормализуется. За ноябрь аварийных сбросов не было.
— Я могу утверждать, что принятые меры должны оказаться действенными, — произнес долго молчавший тенор.
— А у меня письмо доцента Бруни. Он меня предупреждает санитарной инспекции не верить, потому что вы в кармане у Гронского.
— Василий Григорьевич, ну кто этому Бруни верит?
В приемную быстро вошел Николайчик. В руке он мял мокрую шляпу.
— Вы здесь? Как хорошо! Меня задержали, — сказал он. — Вас еще не приняли?
Шубин не ответил. Ему жаль было, что Николайчик принес с собой шум, перекрывший голоса из кабинета.