Ну кто бы сомневался!
— Вы знали, что Даша беременна? — не слишком громко, но внятно поинтересовалась безжалостная я.
Дверь распахнулась, Ксения Федоровна втащила меня в прихожую и зашипела:
— Ты что несешь, дрянь такая! Да еще и на площадке! Ты ляпнула — и наплевать, а я как людям в глаза посмотрю? Так и пойдут шушукаться — Дашенька-то уже себя защитить не может.
— Ну, ей-то уже все равно, а… — я хотела добавить, что должен же кто-то за смерть девушки ответить, но не успела.
— Зато мне не все равно! — она щурилась, как снайпер, — одним глазом.
— Разве вы не хотите, чтобы убийца получил по заслугам? — спросила я с самым невинным изумлением.
— Какой убийца, что ты несешь? Вам, журналюгам, лишь бы грязь раскопать! — Ксения Федоровна не повышала голоса, скорее даже шептала, но шепот ее оглушал сильнее крика. — Чтобы всякие следователи и судьи ковырялись — кто, да за что? Она же и будет виновата — потом не отмоешься! А газеткам всяким на радость!
— Но ведь патологоанатом… — начала я…
— Ты уже и до них добралась, мерзавка? Чего прицепилась? Будешь про Дашеньку гадости распускать — зубы в глотку вколочу, так и знай! Вали отсюда, тварь продажная!
Ксения Федоровна вытолкала меня из прихожей и захлопнула дверь, обтянутую порыжевшим от старости дерматином.
Усевшись на лавочку у подъезда, я призадумалась. Обычно безутешные родственники готовы обвинять в смерти дорогого человека кого угодно — лишь бы обвинить хоть кого-то. Окрестных наркоманов, милицию, которая преступников не ловит, врачей, которых не дозовешься, — да хоть бы коммунальные службы, которые не следят за порядком на вверенной территории.
Ксения Федоровна обвинять не стремилась. Ей, похоже, было наплевать, кто виноват в смерти племянницы, — лишь бы ее драгоценную Дашеньку оставили в покое.
Оно, пожалуй, и правильно — выговоры коммунальщикам покойника не оживят, а нервов на «возмездие» истратишь уйму. Только как-то нетипично это.
— Выгнала? — сухонькая дама, в которой я узнала одну из «траурной компании», присела на краешек скамейки. — И правильно. Ты кто? Дашина подружка? И нечего лезть, — после каждой фразы она брезгливо поджимала губы, становясь похожей на классическую гувернантку из дореволюционной литературы. — У Ксении Федоровны горе такое, а ты тут при чем? Она так Дашенькой гордилась, знаешь, какой она ей памятник заказала? Мраморный, с ангелом, самый лучший! И гроб какой был! А ведь могла бы и подешевле взять, богатств-то там нету, никто бы не осудил, — дама опять поджала губы, точно проглотывая «не осудил бы — но…». — А она — нет, не стала экономить. Даже Ираида Кузьминична, уж на что строга, и то слова не сказала. Потому что все, как полагается, было, — и моя собеседница удовлетворенно закивала.
— Как полагается? — изумилась я.
— А как же! — дама всплеснула руками и укоризненно покачала головой. — Это вам, нынешним, на все плевать, и перед людьми вам не стыдно, но это же — похороны! Покойному честь не отдать разве можно?
— Ну да, конечно, — согласилась я. — А почему Дашу в свадебном платье хоронили? Она вроде замуж не собиралась.
Устроившись на шаткой скамейке поудобнее, дама принялась учить меня уму-разуму:
— Ну так сперва надо институт закончить, после и замуж, так уж ведется. А Дашеньку раньше Бог прибрал, не успела она поженихаться-то, — она сокрушенно покачала головой и торжествующе закончила: — Так положено: раз девушка, значит, надо невестой хоронить, по-другому нельзя.
М-да. Мне подумалось, что Юнг сейчас переворачивается в гробу под неудержимым натиском «общественного бессознательного».
В кармане завозился оставленный на виброрежиме телефон.
— Рит, тебе про тот номер, что ты мне дала, все еще нужна инфа?
— Кешка! — радостно завопила я. — Ты чего-то нарыл?
Дама поднялась со скамейки и пошла прочь. Спина ее излучала высшую степень неодобрения.
— Да я сам не знаю, — сообщил Глебов. — Номер сейчас заблокирован, но этого самого пятнадцатого мая в двадцать три семнадцать с него пытались звонить на 112. Ну знаешь, который на мобильных вместо ноль-один, ноль-два и ноль-три…
— Да знаю, знаю. В каком смысле — пытались?
— В смысле — соединение прошло, а разговора не было, вызов сброшен, а через час телефон отключился. Больше вроде ничего в глаза не бросилось. Или тебе статистику по абонентам надо?
— Не то чтобы… — протянула я, изрядно ошарашенная полученной информацией.
— Там этот «субару»-владелец изрядно отметился. Они друг другу каждый день звонили, да не по одному разу. Остальных тоже можно определить, но ты же не сказала, чего надо-то.
— Да нет, не нужно, наверное… Погоди-погоди, — спохватилась я. — Как это — вызов 112 около полуночи? Там последние соединения должны быть в районе полудня.
— Почему должны? — ревниво уточнил Кешка.
— Кеш, я же не про твою гениальность, она очевидна, как нос на лице. Но телефон же смотрели…
— Телефон! — фыркнули в трубке. — Рит, я этот телефон не видел, в руках не держал, я у оператора глядел. Ты чего? Вызов из памяти удалить — две секунды.
— Две секунды, да, — тупо согласилась я. — Но зачем?!
4.
Это неправильные пчелы. И они делают неправильный мед.
Купидон
Я сбросила в раковину ильинскую тарелку — после вымою — налила гостю чаю, подвинула пепельницу — обиходила. Сыт, благостен, расслаблен. Теперь можно и о деле поговорить:
— Никит, а квартиру осматривали?
— Льво-о-овна! — застонал майор. — Сказали же тебе, несчастный случай. Что ты опять копаешь?
— Да я не копаю, я так, — виноватый вид мне, кажется, не слишком удался.
— «Так» она! — Ильин выпрямился и даже пепельницей пристукнул сердито. — Вот как знал, что непременно тебе все знать понадобится! Ничего там не осматривали, с теткой погибшей побеседовали, как бишь ее?
— Ксения Федоровна.
— Во-во, — он дернул плечом. — Там, сказали, осматривай — не осматривай, все стерильно. Тетка-то химию преподает. И вообще маньяк чистоты. Так что, если ты насчет следов каких — безнадежно.
Взгляд его из сердитого стал сочувственным.
— Вообще-то от следов крови очень трудно избавиться, — сделала я еще одну попытку.
— Трудно, но не невозможно. Банальная хлорка, к примеру, дает отличные результаты. Или нашатырь. — Никита опять расслабился, откинувшись на спинку кухонного диванчика и задумчиво постукивая сигаретой о край пепельницы. — А ты думаешь, это тетка ее… того?
Как будто не об убийстве спрашивает, а о погоде: ты думаешь, дождь все-таки пойдет?
— А ты не думаешь?
Ильин потянулся. Вальяжный такой, почти ленивый. Никого не трогаю, починяю примус.
— Чистые ногти — это, конечно, аргумент. Но, Маргарита Львовна, недостаточный, ибо вполне объяснимый. След удара на щеке — тем более. Мало ли кто ее приложил: может, тетка, может, любовник, а может, и сама стукнулась. Так, знаешь ли, тоже бывает. Маловато для выводов.
Вот оно как! Безразличный, безразличный, а все обстоятельства помнит, зацепило, значит.
— Тогда вот тебе, товарищ опер, еще один «аргумент». С Дашиного телефона около полуночи был неотвеченный вызов на «скорую». Номер набран, соединение прошло, а потом вызывающий сразу сбросил звонок.
Никита молчал с минуту, не меньше.
— Хороший аргумент. Глебова привлекла? В телефоне-то последние звонки где-то в обед были.
— Вот-вот. Девушка пошла мусор выбрасывать, поскользнулась, упала в котлован, из последних сил попыталась вызвать «скорую», нечаянно сбросила вызов… после чего аккуратно удалила его из телефонной памяти. И все это — помнишь, что Олег про положение тела говорил? — будучи без сознания. Ничего странного?
— Да, действительно. Значит, кто-то еще был, — Ильин прищурился. — А почему тетка? Она, конечно, странная — с этими своими приличиями, но… Почему не этот, ну, от кого девушка беременна была? Или еще какой поклонник? Подруга обиженная, в конце концов.