— В таком случае я должен его забрать сразу, как закончат делать снимки.
— Хорошо, забирайте. Жду вашего звонка.
Врач покачал головой и вернулся в артистическую. Паркер и Алекс отправились дальше. Когда дошли до конца коридора, инспектор остановился. Они увидели следующий коридор, шедший поперек, одна его стена, судя по всему, примыкала к сцене, так как здесь были только четыре узеньких стальных двери с надписями: «ТИШИНА!». На другой — никаких надписей не было, потом, через несколько метров — еще один коридорчик, параллельный тому, по которому они пришли.
— Хорошо театр построен, — сказал Алекс, — нет ни одной двери против стены, за которой сцена. А значит, возможность того, что треск хлопающих дверей и шум разговоров будут слышны там, сводится к минимуму.
Они зашагали дальше. Во втором коридорчике, которым они прошли, было по три двери с каждой стороны. Затем опять голая стена и, наконец, открытая дверь с табличкой: «ГАРДЕРОБ БЕЛЬЭТАЖА. ДИРЕКЦИЯ. БУФЕТ». В дверях стоял детектив в штатском, вытянувшийся при виде Паркера. За дверями начиналась крутая лестница на второй этаж. Они поднялись вверх, миновали буфет, утопавший во мраке, затем еще несколько дверей и в конце концов оказались перед последней, на которой было написано: «ДИРЕКЦИЯ». Паркер постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.
— Прошу вас, господа, заходите! Очень рад… — директор Дэвидсон был высокий, смуглый мужчина с продолговатым, нервическим лицом. Он стремительно встал из-за стола и подошел к Паркеру, подал ему руку, затем бросил взгляд на Алекса.
— Это господин Джо Алекс, известный автор детективных романов и мой неофициальный сотрудник, — откровенно признался Паркер.
— Ну, кто же вас не знает, — директор Дэвидсон сердечно потряс руку Алекса. — Я прочитал, кажется, все ваши книги! Я всегда говорю, что для деловых людей детектив больше, чем отпуск. Можно отдохнуть парочку часов и подумать о чем-нибудь, что не имеет отношения к этим проклятущим делам… — Он обратился к Паркеру. — Господи! — воскликнул он. — Боже ты мой! Что вы на все это скажете, господин инспектор?
— Что скажу? — Паркер, как он это любил делать, беспомощно развел руками. — Сначала мне хотелось бы от вас услышать, что обо всем этом думаете вы? Ведь вы здесь занимаете такое место, что все нити театральной жизни сходятся на этом столе. Не могли бы вы, хотя бы в самых общих чертах, обрисовать нам покойного, охарактеризовать его отношения с коллегами, рассказать о последних событиях тут и так далее. Может, у покойного были враги? Может, случилось что-то такое, что позволит хоть чуточку прояснить дело? Прежде, чем я начну допрашивать актеров и служащих театра, мне нужно, чтобы вы поделились с нами своими мыслями обо всем этом.
— Что я об этом думаю? — директор привычным жестом указал на глубокие, обитые кожей кресла, подвинул коробку сигар. Затем потер рукой подбородок. — Сказать откровенно, я размышляю обо всем этом уже битый час, с той самой минуты, когда Соумс позвонил мне… Были ли у Винси враги? Были. Если честно, Винси все в театре ненавидели, и я знаю нескольких человек, которые, пожалуй, могли бы совершенно спокойно убить его. Еще сегодня утром у меня было сильное желание спустить его с лестницы… — он осёкся. — Страшно так говорить о покойном!
— Еще страшнее не говорить о покойном, когда убийца находится на свободе, а действия полиции зависят от того, сколько информации ей удастся собрать, — сухо проговорил Паркер. — Расскажите-ка нам коротко все, что, с вашей точки зрения, может быть существенно: расскажите о Стивене Винси, о его работе и отношениях с людьми в театре.
Дэвидсон раздумывал с минуту. А затем начал свой рассказ.
V
Рассказ директора Дэвидсона
— Я в состоянии рассказать и очень много, и очень мало, как мне представляется. Мне не известно ничего, что могло бы навести хотя бы на след убийцы, но я знаю очень много о самом Винси и его отношениях с людьми.
— Может, для начала вы попробуете набросать нам его психологический портрет, хорошо? — тихо заметил Паркер. — Мне все это хотелось бы как-то собрать воедино… — с извиняющейся улыбкой добавил он. — Первым делом мне надо знать, что он был за человек, затем, что вам известно о его личной жизни и, наконец, как складывались его отношения с коллегами и дирекцией здесь, в театре, договорились?
— Хорошо. Тогда начну с первого пункта: что за человек был Стивен Винси… — Директор задумчиво помолчал. — Очень трудно ответить на этот вопрос. Я не знаю, можно ли вообще применительно к Винси говорить об определенном психологическом типе, то есть о том, обладал ли он сложившимся, твердым характером, хотя вроде бы и должен уже был им обладать, ведь ему вот-вот стукнуло бы пятьдесят. Очень самонадеянный, даже надменный, но такое вообще свойственно многим актерам, это скорее их профессиональная, а не его личная черта. Она вырабатывается как реакция самозащиты. Человек, которому постоянно устраивают очную ставку с сотнями зрителей, чью благосклонность он всю жизнь всякий раз стремится завоевать заново, должен верить, что стоит большего, чем другие, что он незаменим, что он неповторим. Только наиболее интеллигентные актеры знают о собственных недостатках, хотя и они признаются в них неохотно. Но Винси интеллигентен — в расхожем смысле этого слова — не был. По-актерски хитрый, он умел разговаривать с людьми, очаровывать, когда хотел кого-нибудь привлечь к себе. Но мне кажется, вряд ли можно было бы его назвать глубокой натурой. Откровенно говоря, я считал его человеком весьма ограниченным. У него не было также того, что мы называем этикой поведения. То, что могло принести ему выгоду, было для него важнее всего, и он всякую минуту был готов на любое свинство, чтобы только поправить свои дела. Знаю, что лет пятнадцать назад он был замешан в каком-то карточном скандале, правда, его замяли. Жулил за покером, и его схватили за руку. И еще я знаю, что его содержала жена одного очень богатого человека, с которой он жил исключительно из-за денег. Она давала ему большие суммы, но он промотал их, как промотал полученные от нее «роллс-ройс» и дом в пригороде. Но это тоже старая история. Примерно десятилетней давности. Самое паршивое во всем этом то, что Винси, не таясь, направо и налево рассказывал всем, кто хотел и кто не хотел его слушать, об этой женщине во всех подробностях. Ему, по-видимому, казалось, что она подобным образом воздает должное его красоте и актерскому искусству. Он, кстати, был очень способный, тут спору нет, но не гениальный артист. По-настоящему великим он так и не стал. По-моему, ему мешали как раз его тщеславие и неумение подчиняться хорошим, думающим режиссерам. Он был актер старой школы, куда более старой, чем того позволяла дата его рождения. Эдакая звезда прошлого века, те ни во что не ставили автора пьесы и ее текст, партнеров и целостность представления, а также его главную мысль, их занимала лишь собственная персона на сцене. Винси крайне болезненно воспринимал малейшую попытку хоть чуточку затмить его в какой-нибудь мизансцене, в которой выдвижение его на первый план было бы бессмыслицей. Он не любил подчиняться режиссерской концепции, что во второй половине двадцатого века вряд ли позволит ему когда-нибудь сыграть великие роли, ибо никому не хочется, чтобы актер не вписывался в общий замысел, мешал нормально вести репетиции. Может, потому он и не попал ни в один крупный театр и никогда не войдет в историю английской сцены, хотя, как знать, у него были к этому определенные основания, поскольку талантом он обладал незаурядным. В «Стульях» он великолепен, хотя если бы вы спросили мистера Дарси, он порассказал бы вам, как с ним намучился. Вся концепция этой роли принадлежит не ему, а Дарси. Но вернемся к психологическому портрету Винси, я думаю, человек он был слабый, ограниченный и бессовестный. Но в обаянии ему не откажешь, особенно в отношениях с женщинами, которые очень много помогли ему в жизни и, полагаю, много принесли ему бед, испортив его… Скандалов и скандальчиков с дамами у него было хоть отбавляй.
— Так, — Паркер задумался. — Не думаете ли вы, что у Винси были какие-нибудь связи с преступным миром?