— О чем разговор, Винс, конечно! Я буду делать все, что ты скажешь. Ты для меня — настоящий посланник божий: сначала господь просветил мне душу, а потом послал тебя, дабы я мог поратовать во имя его.
— Ратовать, Эрхард, надо с умом, — заметил Корсаков. — Это для библейского Самсона все было просто, раз он мог сколько угодно народу перебить ослиной челюстью. Мы же пока не должны вызывать ни малейших подозрений, иначе нас тут же прихлопнут, как мух. Значит, некоторое время нам придется работать на компанию точно так же, как и раньше. И пусть совесть тебя не мучит: те, кого сейчас уничтожает компания, — вредоносные твари, вполне заслужившие смерть.
— Хорошо, Винс, как скажешь. Конечно, ты прав, — с восторженной покорностью фанатика произнес Розе. Корсаков подозрительно покосился на него: огромный рот, растянувшийся в улыбке едва ли не до ушей, и взгляд, молитвенно устремленный в потолок, обличали крайнюю степень религиозного блаженства. «Похоже, этот чудак и впрямь принимает меня за посланника божьего», — подумал Корсаков и, дабы Розе поскорее очухался и вернулся к действительности, произнес вслух:
— Ну, раз мы теперь одна компания, то не мешает выпить по такому поводу чего-нибудь покрепче пива. И кстати, Эрхард, урок тебе на будущее: никогда не веди опасных разговоров в закрытых помещениях, а тем более в доме твоего врага. Откуда ты знаешь, что нас не подслушивают?
Розе растерялся — видимо, такая мысль не приходила ему в голову. Он принялся шарить глазами по комнате, словно надеясь таким способом обнаружить «жучок». Корсаков сжалился над ним:
— Да не волнуйся ты так, я с самого начала проверил все места, где можно натыкать «жучков», а когда мы сегодня вернулись, быстренько проверил их еще раз. Пока все чисто — думаю, начальство просто не видит смысла в том, чтобы прослушивать наши разговоры. Мы для них обычные мясники, наемные громилы, и слава богу, что они так думают. Однако
впредь прошу язык не распускать, слишком много народу на этом погорело.
— Да, Винс, конечно. Извини, — виновато кивнул Розе. Корсаков продолжал:
— И будем вести себя так, будто этого разговора не было. Запомни: мы с тобой даже не приятели, просто работаем в одной команде. Договорились? Вот и отлично. Как ты относишься к джину?
Корсаков наскоро оделся, вышел в коридор и направился в комнату отдыха, где должны были оборудовать бар. Поддавшись неясному побуждению, он сделал крюк и спустился по дальней лестнице, чтобы пройти мимо медпункта. По коридору первого этажа Корсаков двигался бесшумно и в приоткрытую дверь увидел давешнюю девушку, так резво выскочившую из его номера. Он прислонился к дверному косяку и, стоя в небрежной позе покорителя сердец, стал наблюдать за тем, как девушка, не видя его, распаковывает коробки с лекарствами и раскладывает упаковки по ящичкам аптекарского шкафа. После нескольких минут пристального созерцания он сделал вывод, что даже уродливо сшитое платье не может скрыть наличия по-настоящему хорошей фигуры. «Истинная стать всегда себя покажет», — глубокомысленно заключил Корсаков и уже открыл рот, готовясь тактично кашлянуть, как вдруг девушка повернулась и увидела его. Испуганно ахнув, она выронила коробку с упаковками каких-то ампул, но у самого пола ловко ее подхватила. В бар хатных черных глазах девушки читались удивление и робость, однако Корсаков готов был поклясться, что уловил в этих глазах вспышку лукавства и женского торжества. «Эге! Похоже, в этом омуте черти водятся», — подумал он и заявил:
— Извиняюсь за беспокойство, но что-то мне нездоровится.
Она ответила тоже по-английски, с трудом подбирая слова:
— Врача сейчас нет, он уехал в Мешхед за лекарствами. А что случилось?
Корсаков болезненно сморщился и ответил уже на фарси, поглаживая себя по животу:
— Что-то не то... Что-то мне не по себе... По правде говоря, я ужасно страдаю, но признаюсь в этом только вам, как врачу. Вообще-то я все переношу очень мужественно — Аллах укрепил мои силы.
— Но я не врач, — возразила девушка. — Я всего лишь медсестра.
— Не верю! — с пафосом воскликнул Корсаков. — В ваших глазах я вижу великую мудрость. Я ставлю вас выше любого врача!..
Девушка хотела что-то возразить, но Корсаков упрямо продолжал:
— Я вижу, что вы мудры, как Айша, могучи, как Фатима...
Девушка не выдержала и рассмеялась. С трудом овладев собой, она строго произнесла, хотя в глазах ее плясал смех:
— Зачем вы мне все это говорите? Лучше скажите, что у вас болит, вы ведь пришли за помощью.
— Душа болит, — заявил Корсаков. — Душа и сердце. Я ужасно одинок в этой жизни, но свое одиночество я почувствовал только сейчас, когда увидел вас. Теперь я всегда буду страдать, когда вас не будет рядом со мною.
— Мне не подобает слушать такие речи, — сердито сказала девушка. — Почему вы решили, что со мной можно так себя вести?
— Да, я виноват, — смиренно потупился Корсаков. — Я знаю, что оскорбляю вашу скромность, но у меня нет другого выхода. Кто знает, где я окажусь завтра? Потому-то я и дерзнул заговорить с вами. Я бы никогда себя не простил, если бы не сделал этого.
— Но ведь вы меня впервые видите! Да и я вас совсем не знаю, — возразила девушка.
— Ну, во-первых, я уже видел вас сегодня в своем номере. Очень вам благодарен за порядок, который вы там навели, хоть это и не входит в ваши обязанности. Во-вторых, простите меня, ради Аллаха, за то, что сразу не представился. Меня зовут Винсент Келли, я родом из Ирландии, хотя живу по большей части в Америке.
— А здесь вы чем занимаетесь? — поинтересовалась девушка.
— Помогаю строить фабрику, я ведь инженер, — не моргнув глазом соврал Корсаков. — Но вы не сказали, как вас зовут.
— Рипсимэ, — после секундного колебания ответила девушка.
— Рипсимэ? Никогда раньше не слышал такого имени, — поднял брови Корсаков. — Оно христианское или мусульманское?
— Разве мусульманка стала бы здесь работать? — вопросом на вопрос ответила Рипсимэ. — Я армянка, и имя у меня армянское. Была такая святая — Рипсимэ, она распространяла христианство в Армении.
— Как же вы очутились в этих краях? — спросил Корсаков. — Ведь отсюда до Армении неблизкий путь.
— В XVIII веке персидский шах переселил армян в Персию, — объяснила Рипсимэ. — С тех пор мои предки живут в этой стране. В Мешхеде поселился мой дед — он перебрался сюда из Тебриза после армянского погрома, еще до войны. Здесь, в маленьком городке, жить спокойнее.
— Но уж не веселее, — заметил Корсаков.
— Я училась в медицинском училище в Мешхеде, — продолжала Рипсимэ. — Шла война, требовалось много медсестер. Мешхед — город большой, но веселиться было некогда — учиться приходилось изо всех сил. Нас хотели выпустить поскорее, потому что с фронта поступало очень много раненых. Мы и английский немножко учили, чтобы читать аннотации к лекарствам. А откуда вы так хорошо знаете фарси?
— Работал когда-то в этих краях, — туманно пояснил Корсаков.
— В Афганистане? — уточнила Рипсимэ.
— Да, — с удивлением в голосе ответил Корсаков. — Как вы догадались?
— Я знаю, что вы сказали мне неправду, — объяснила Рипсимэ. — Вы вовсе не инженер — вы и ваши товарищи приехали сюда воевать. Поэтому я подумала, что вы могли бывать и в Афганистане, ведь там тоже война и тоже говорят на фарси. Мне кажется, именно там вы стали интересоваться исламом.
— Почему вы думаете, что я интересуюсь исламом? — еще больше удивился Корсаков.
— Если бы вы не знали ислама, вы не знали бы, кто такие Айша и Фатима, — ответила Рипсимэ.
— Что ж, правильно, — улыбаясь, кивнул Корсаков. — Действительно, мне было очень любопытно узнать, чем живут люди здесь, на Востоке. В Европе и в Америке об этом почти никто не знает. Мне хотелось понять мусульманский мир, ведь он составляет, наверное, треть человечества.
— Ну что ж, кое-что вам удалось, вы говорите на фарси вполне прилично-, — тоном знатока сказала Рипсимэ. — Неужели вы изучили его в Америке?
— Представьте, да, — ответил Корсаков. — Должен похвастаться: не только фарси, но и арабский, и турецкий, и немножко урду. Выяснилось, что у меня врожденная способность к изучению языков. Я никогда не был особенно трудолюбив, но с языками мне помогал сам господь бог... или аллах. В Америке Восток и восточные языки преподают во многих университетах, так что удивляетесь вы напрасно. И ученые в Америке живут из самых разных стран, поэтому арабскую культуру может преподавать араб, иранскую — иранец и так далее.