Коршакевич в свою очередь припомнил сделанный им еще в прошлую встречу вывод о том, что эта красотка — порядочная стерва. Раздражение подавило в нем душевный подъем, вызванный красотой Дезире. Теперь он ощущал только желание и сам досадовал на себя за это — нахальная девица вполне заслуживала того, чтобы ее просто выставили из номера. Впрочем, раз уж она явилась и «мадам» было за нее уплачено — экономка, покидая номер, унесла с собой пачку долларов, — следовало воспользоваться ее услугами. Барышня вправе рассматривать его только как источник заработка, но согласно условиям игры выказывать свое отношение она не вправе, иначе и он может рассматривать ее только как купленную вещь. Война научила Коршакевича получать от людей то, что ему требовалось, и против их воли. Не имело значения, почему они уступали — из-за нужды в деньгах или страшась насилия, важно было одно: берущий знал, что добровольно ему никогда бы не дали желаемого. Коршакевичу предстояло вести себя с Дезире так, что это слишком явно отзывалось бы войной. В результате настроение у него испортилось, он вспомнил о делах, взялся за телефон и забыл о Дезире, Он набрал номер своего однополчанина, жившего в Париже, но того не оказалось дома. Коршакевич перезвонил его консьержке, надеясь узнать, когда приятель вернется, но та сообщила, что ее жилец подписал контракт и улетел на полгода куда-то в Африку. «Пся крев!» — выругался Коршакевич сквозь зубы. От дела Тавернье следовало ожидать любых неожиданностей, и меньше всего ему хотелось встречать их с голыми руками, тогда как его приятель-парижанин мог раздобыть в своем родном городе оружие на любой вкус. «Черт, он же обещал мне помочь!» — пробормотал Коршакевич, предвидя, что придется действовать наобум, а этого он терпеть не мог. Он снял рубашку, скомкал ее и с проклятием швырнул на письменный стол, где та повалила старомодный серебряный стаканчик с письменными принадлежностями.
— По-моему, я принесла то, что тебе нужно, — услышал вдруг Коршакевич голос Дезире и с удивлением повернулся к ней.
— И что же это такое, интересно знать? — спросил он. Дезире сделала рассчитанную паузу, с видом знатока разглядывая его торс, на котором под загорелой кожей подрагивали и переливались красиво вылепленные мышцы. Дразняще облизнув острым алым язычком резко очерченные чувственные губы, она наконец ответила:
— Жорж Вальдбс, которому ты звонил, тоже бывает здесь, мы с ним знакомы. Он сказал хозяйке, что ты его друг и что ты порекомендовал ему «Пчелу». Жорж заходил с неделю назад — он уезжал и оставил хозяйке пакет для тебя. Ей почему-то показалось, что этот пакет опасно хранить в заведении, и тогда я забрала его к себе домой.
— Значит, ты не побоялась хранить у себя такую опасную вещь? — поднял брови Коршакевич. — Интересно, почему?
— Хозяйка сказала, что этот пакет передали те бе, а ты в прошлый раз был так мил со мной... Мне захотелось оказать тебе маленькую услугу, а то «мадам», чего доброго, передала бы пакет в полицию.
— Где он?
— В сумочке, — Дезире кивнула на диван — там валялась ее объемистая и основательно потертая кожаная сумка. У Коршакевича мелькнула мысль, что сумку специально так обработали, дабы она не имела чересчур буржуазного вида. Он достал и подбросил на ладони небольшой, но увесистый бумажный пакет, аккуратно облепленный со всех сторон клейкой лентой. Судя по весу, в пакете было как раз то, что ему требовалось, хотя очертания оружия со стороны и не угадывались. Коршакевич сунул пакет в ящик письменного стола, подошел к Дезире и внимательно посмотрел на нее сверху вниз. Она забралась в кресло с ногами и сидела, уютно свернувшись, как котенок. В ее глазах уже не было высокомерия — сквозь мерцание лукавства в них светилась нежная покорность. Коршакевич опустился перед Дезире на колени и поцеловал ее смуглую ручку.
— Ты всегда ведешь себя так дерзко, когда приходишь к мужчинам? — спросил он.
— А ты хотел, чтобы я с порога бросилась к тебе на шею? — фыркнула Дезире, но тут же ласково запустила растопыренную пятерню в его светлые волосы. — А вообще-то мужчины мало отличаются от женщин: женщины тем крепче любят, чем хуже к ним относятся, но и мужчины ведут себя точно так же — так же глупо, я хочу сказать.
— Ну, ты-то, конечно, не такая, — рассмеялся Коршакевич. — По-моему, ты изрядная гордячка.
Неожиданно Дезире грациозным движением выпрыгнула из кресла и опустилась на колени рядом с ним.
— Не со всеми, — шепнула она. — С тобой мне хочется быть рабыней, хочется повиноваться тебе во всем. Ложись.
Он послушно улегся на ковер. Ее прохладные руки, как две золотистые змейки, обвили его шею, затем перетекли на грудь, скользнули на бедра, нашли пряжку ремня. Он вдыхал аромат ее черных волос, в которых мерцали золотые искорки, пока ее упругий язычок ласкал сначала один его сосок, потом другой. Он закинул руки за голову, Дезире заметила вытатуированные на внутренней стороне бицепса цифры личного номера и несколько раз шаловливо лизнула татуировку, словно хотела ее стереть. Склоняясь все ниже, она покрывала поцелуями его грудь, живот, бедра... Коршакевич закрыл глаза. Казалось, водоворот желаний вобрал в себя все его существо, но одновременно к его сердцу поднималась волна нежности, и он не захотел ее сдерживать.
На рассвете он проснулся, словно от толчка. Усталость после бурной ночи каким-то странным образом превратилась во взвинченность, вибрировавшую во всем его теле. Некоторое время он лежал неподвижно, глядя на крону липы за окном. Гроздья листьев неподвижно застыли на фоне светящейся дымки раннего утра; отдельные звуки утреннего города еще не успели слиться в общий неясный шум. Дезире спала беззвучно, как котенок; ее гибкая спина мягко отливала темным дремотным золотом. Коршакевича почему-то раздражал этот покой, находившийся в таком противоречии с нараставшим в нем внутренним беспокойством. Было что-то зловещее в бледном утреннем свете, в мертвой неподвижности листьев. Впрочем, Коршакевича смущали не детали пейзажа — наоборот, ему казалось, что все вокруг проникается его тревогой. Он привык безоговорочно верить своим предчувствиям и потому не мог оставаться в бездействии. Мягким рывком он поднялся с постели. Дезире заворочалась и что-то промурлыкала во сне. Бесшумно двигаясь, он наскоро принял душ, почистил зубы, оделся, затем достал из стола пакет и вскрыл его. В пакете оказались армейский 9-миллиметровый пистолет «беретта» и коробка патронов к нему. Вынув магазин, Коршакевич убедился в том, что все 15 патронов на месте, и вставил магазин обратно, после чего снова аккуратно упаковал оружие в бумагу. На душе у него стало поспокойнее — Жорж сделал все правильно, зная его слабость к мощным пистолетам такого типа. Коршакевич достал из кармана брюк несколько стодолларовых купюр, положил их на столик, захватил пакет и направился к двери. На пороге он оглянулся: плечо Дезире золотилось среди простынь манящим матовым блеском, черные волосы резко выделялись на белизне подушки. Он вышел в коридор и осторожно прикрыл за собой дверь. «Странная вещь одиночество, — бормотал он себе под нос, спускаясь по лестнице. — Иногда готов привязаться даже к шлюхе». Внизу его проводила экономка; он распрощался с ней, проявив свою обычную ни к чему необязывающую галантность и вложив в ее ладонь щедрые чаевые. В киоске на площади Звезды, от которого веяло густым запахом типографской краски, он купил сразу несколько утренних выпусков газет. Поджидая такси у края тротуара, он развернул сложенную вдвое пачку листов и сразу понял, что предчувствие его не обмануло. В глазах ему бросились набранные аршинными буквами заголовки: «Президент-палач», «Кровавые забавы диктатора», «Доколе в борьбе с коммунизмом Запад будет опираться на бандитов и убийц?». Во всех газетах красовалась цветная фотография Видалеса, точнее, тот кадр из видеозаписи, на котором генерал повернулся лицом к камере перед тем, как пристрелить свою жертву — ее изуродованное тело отчетливо просматривалось на заднем плане. «Эту видеопленку вряд ли полностью проирутят по телевидению, настолько страшные сцены запечатлены на ней. Однако копии, направленные .в Министерство иностранных дел и в другие инстанции, полномочные принимать решения по вопросам внешней политики, безусловно, заставят власть имущих задуматься над тем, совместимо ли с честью Франции сохранение прежних отношений как с режимом Видалеса, так и с теми, кто его поддерживает», — говорилось в одной из редакционных статей. Далее в статье излагались в систематизированном виде те события, которые были частично засняты на видеопленке: неожиданное похищение нескольких видных деятелей повстанческого движения в Республике Тукуман, происшедшее в зоне, контролируемой повстанцами, как раз накануне начала переговоров между правительством и вооруженной оппозицией; заявление военных о том, что никаких экспедиций в партизанскую зону ими не предпринималось; страшная находка какого-то крестьянина в лесу близ столицы — четыре изуродованных трупа партизанских командиров; быстрое опознание жертв — по недосмотру убийц на их телах сохранились особые татуировки; распространение в мировой печати правительственной версии случившегося, согласно которой убийство объявлялось результатом застарелой вражды соперничающих повстанческих группировок. Эту версию поспешило принять на веру большинство западных газет и телекомпаний, так как слишком многим было невыгодно ее оспаривать. Вскоре историю с похищением заслонил очередной военный переворот в Тукумане: власть окончательно перешла к праворадикальному крылу вооруженных сил во главе с генералом Видалесом. Однако теперь, после публикации видеозаписи, Коршакевич был уверен в том, что генерал не усидит в кресле президента. Сотрудничество с ним становилось невозможным, и потому сохранение позиций Запада в регионе предполагало устранение Видалеса и замену его менее одиозной фигурой. Коршакевич не исключал того, что Видалес сумеет правильно оценить свое положение и добровольно согласится уйти в отставку в обмен на сохранение своей собственности и гарантии личной безопасности. Впрочем, за время работы в Тукумане Коршакевич успел хорошо изучить характер генерала: непомерное самомнение Видалеса делало маловероятным его добровольный уход, а его патологическая мстительность заставляла опасаться за жизнь Тавернье. Опасность эта была не за горами: когда генерал намечал себе очередную жертву, он становился до крайности нетерпелив.