— А как твоя нога? — требовательно спросила она, упираясь ладонями ему в грудь.
Корсаков отозвался благодушно:
— Побаливала, конечно, но это нормально. Вообще-то мне некогда было о ней вспоминать, а раз не вспоминал, то, считай, и не болела.
— Ее надо обязательно посмотреть, — заявила Рипсимэ. — Бывают всякие осложнения... И потом, тебе надо помыться, ты ужасно грязный и запачкал мой халат. У тебя есть чистое белье, полотенце?
— Есть, — кивнул Корсаков. — Правда, насчет полотенца не помню, но можно взять у Розе — ему оно все равно уже не понадобится.
— Как не понадобится? Почему? — не поняла Рипсимэ, но, тут же сообразив, всплеснула руками: — Ты что же, вернулся один?
Корсаков замялся, но соврать было невозможно, и он нехотя подтвердил:
— Да, один. Уж такая это работа — рано или поздно кто-то не возвращается. Ну что ты, не плачь, успокойся, ведь я же здесь. Никто ведь не может жить вечно. Кому-то не повезет раньше, кому-то позже...
Бормоча всю эту чепуху, Корсаков гладил Рипсимэ по вздрагивающей спине и чувствовал себя крайне неуютно, поскольку женские слезы всегда лишали его душевного равновесия. В этот момент в вестибюле раздался телефонный звонок, разнесшийся по всему пустынному зданию. Трубку сняли; по модуляциям голоса Корсаков определил, что ответили на сицилийском диалекте, а следовательно, звонил Ла Барбера. Рипсимэ тоже услышала звонок, шаги в вестибюле, голоса. Она вновь отстранилась и сказала:
— Тебе надо отдохнуть. Иди смывай грязь, а я поднимусь к тебе чуть попозже, посмотрю твою ногу.
Корсаков поднялся в свой номер. Какие-то мелочи — скомканная майка на кровати, пачка из-под сигарет на тумбочке, шлепанцы неимоверных размеров под кроватью — еще напоминали ему о раскаявшемся наемнике Эрхарде Розе. Кроме Корсакова эти вещи уже никому ни о чем не смогли бы внятно поведать.— Эрхард Розе исчез из жизни почти бесследно, если не считать старых фото в криминальных досье и смутных воспоминаний тружениц портовых борделей. Корсаков присел на кровать, затем прилег, чтобы расслабить на минутку усталые мышцы, и, сам того не заметив, провалился в сон. Проснулся он от мягких прикосновений к ране, которая от перевязок и компрессов Рипсимэ затянулась очень быстро, хотя и беспокоила его до сих пор то легкой пульсирующей болью, то зудом. Приоткрыв глаза, Корсаков увидел, что Рипсимэ меняет ему повязку на бедре. Он улыбнулся, прикрыл глаза и снова забылся.
Снова проснулся он от какого-то неясного внутреннего толчка. В комнате было темно, только сквозь стекло, вздрагивавшее от ветра, в нее вливался свет луны. Белые покрывала на кроватях и светлый линолеум пола словно испускали легкое голубоватое свечение, а в местах, куда не заглядывал свет, копилась, как бы ожидая чего-то, непроглядная зловещая чернота. В ушах Корсакова еще звучал разбудивший его голос, который повторял: «Как ты мо жешь спать? Ты много знаешь, ты остался один. Зачем ты им нужен? Они зарежут тебя, зарежут именно в эту ночь, когда ты выбился из сил и дрыхнешь без задних ног. Они зарежут тебя, как свинью, если только ты позволишь им это сделать. Какой позор — уцелеть в переделке, где погибли все твои то-. варищи, посланные на верную смерть, и позволить каким-то грязным сицилийцам заколоть себя, как кабана...» Корсакову показалось, будто в коридоре за дверью кто-то есть: то ли до его слуха донеслось дыхание, то ли он услышал легкие крадущиеся шаги...
Он сам не мог бы сказать, что это было, но, изо всех сил стараясь не шуметь, откинул в сторону одеяло, соскользнул с кровати на пол, взял со стула лежавшую там «беретту», свернул одеяло таким образом, чтобы под ним угадывались очертания тела, и беззвучно переместился в левый от двери угол. В замочной скважине зашуршала отмычка, и под этот звук Корсаков щелкнул предохранителем. Дверь негромко скрипнула, на кровать Корсакова легла полоска тусклого света из коридора, и в комнату просунулся ствол автомата Калашникова с примкнутым штыком. Видимо, жертву и впрямь предполагалось прикончить штыком, дабы не поднимать шума. Кор саков, разворачиваясь в движении, бросился к вошедшему, левой рукой перехватил его руку, лежавшую на цевье автомата, а правой ногой ударил в пах. Одновременно он вскинул пистолет и выстрелил в голову второму ночному гостю, силуэт которого увидел в полумраке коридора. Грохот выстрелов, казалось, потряс безлюдное здание, тем более что к нему присоединился сдавленный вопль боли, — его издал автоматчик, получивший пинок в причинное место. Силуэт, маячивший в коридоре, как-то сразу сложился, словно марионетка, которую перестали тянуть за ниточки, и с шумом повалился на пол. Автоматчик, продолжая скрипеть зубами от боли и ярости, выпустил автомат, с лязгом упавший на пол, и правой рукой — левую держал Корсаков — скользнул куда-то себе за спину. Во мраке тускло блеснуло лезвие ножа. Однако ударить нападавший не успел: боль скрутила его в три погибели, когда Корсаков одним резким движением вывернул кисть его левой руки из сустава, словно лампочку из патрона. Убийца с воем присел, но тут же получил мощный удар коленом в челюсть, и его обмякшее тело Корсаков отшвырнул в угол, а автомат поднял с пола и закинул за плечо. Вдруг в дверном проеме что-то мелькнуло, грохнули два выстрела, и пули, выбивая искры из стен, с визгом заметались по комнате. Корсаков, однако, еще до выстрела успел упасть и перекатиться по полу. Когда он открыл ответный огонь, из коридора послышался шум шагов убегающего человека, и он бросился вдогонку. Бежавший, не останавливаясь, обернулся, выстрелил, и на Корсакова с потолка посыпались осколки лампы дневного света. В полумраке коридора, освещенного теперь только горевшей на лестнице одинокой лампочкой, Корсаков, не торопясь, пригляделся к убегавшей фигуре и, предугадав ее следующее движение, молниеносно вскинул пистолет и выстрелил. Бежавший споткнулся, сбился с шага и с разгону тяжело шмякнулся на пол. Корсаков пошел к нему, держа пистолет наготове. По пути на стене ему попался выключатель, и он включил свет. Под потолком запульсировали трубки ламп, осветив коридор, в конце которого на полу распростерлась человеческая фигура в такой неестественной позе, что становилось ясно: лежащего опасаться не стоит. Подойдя поближе, Корсаков увидел, что из кармана куртки убитого высыпались фотографии и веером разлетелись по полу. Он глянул в лицо мертвеца: это был придурковатый Луиджи Торетта, с такой радостью встретивший его днем в воротах. Корсаков вспомнил о том, как любил Торетта разглядывать втихомолку какие-то фотографии, и нагнулся из любопытства: интересно было узнать, что за снимки так развлекали несчастного недоумка. Оказалось, что на одних снимках изображены Богоматерь и различные святые, а на других — самые разнузданные порнографические сцены. Корсаков содрогнулся при мысли о том, что подобный тип целыми днями без дела околачивался рядом с Рипсимэ. Лаково блеснувшая струйка темной крови выползла из-под тела и ласково лизнула похабную фотографию. Корсакова передернуло от отвращения. Он оглянулся. У двери в его номер лежал второй мертвец — по рыжеватой шевелюре и такой же бороде Корсаков опознал в нем Пьетро Аббандандо. По лицу, в которое угодило несколько пуль из «беретты», узнать его было уже невозможно. До Корсакова донесся звук шагов с лестницы, и вслед за этим в коридоре напротив его номера появилась Рипсимэ. Она увидела распростертое у стены тело Аббандандо, затем Корсакова, стоявшего с пис- . толетом в руке над другим мертвецом, и застыла. Она полагала, что смерть, пожравшая товарищей Корсакова, осталась где-то далеко, и ее появление совсем рядом заставило Рипсимэ оцепенеть. Ей показалось, будто привычный дом, в который она ежедневно ходила на работу, весь пропитался какой-то липкой отравой, и она боялась сделать хотя бы шаг. Корсаков двинулся к ней по коридору, но его опередили: Сальваторе Д'Акилья, недобитый убийца, выскочил из открытой двери номера и с гортанным криком метнулся к Рипсимэ. Левой рукой, кисть которой свисала как плеть, он схватил шею Рипсимэ в локтевой захват, а правой приставил к ее горлу лез вие ножа.