В холле отеля «Лаванда» его встретили двое приземистых широкоплечих молодцов, глаза и волосы которых отливали смоляным блеском. Один из них подхватил сумку Корсакова, второй с улыбкой помахал рукой портье, и оба повлекли гостя в номер на втором этаже, в котором их ожидал Джо Скаличе. На условный стук дверь открыл детина лет сорока. Телосложением он напоминал свинцовый куб, на который с трудом напялили белую сорочку, галстук и строгий черный костюм, а ножищи вколотили в казавшиеся нелепо крошечными лакированные ботинки. Рука громилы красноречиво покоилась в правом кармане пиджака. Его черные мышиные глазки впились, словно иголки, в лицо Корсакова, затем он повернулся и, обращаясь к кому-то в глубине комнаты, произнес на сицилийском диалекте:
— Дон, гость прибыл!
Из комнаты в прихожую, искусно имитируя радостную порывистость, ворвался Джо Скаличе и заключил Корсакова в свои объятия. По случаю пасмурной погоды в номере горел свет, однако в прихожей свет не включали. Но и в полумраке Корсаков увидел, как раздался и заматерел некогда хрупкий и изящный Джо. Когда завершился ритуал крепких, но в то же время деликатных объятий, похлопыванья по плечам и прочувствованных возгласов на диалекте, Джо, обнимая Корсакова за талию, ввел его в комнату. На столике среди ваз с фруктами и домашним печеньем возвышалось несколько бутылок «Асти-спуманте» и стояла открытая коробка с дорогими сигарами. Поддерживая под локоть, Джо усадил гостя в кресло, сам уселся напротив и некоторое время изучал Корсакова ласковым взглядом.
— А ты совсем не изменился, Вик, — сказал он наконец. — Вот что значит здоровая жизнь на лоне природы. А я только и делаю, что борюсь с лишним весом. Столько организационной работы, что почти не выхожу из офиса.
— Сочувствую, — вежливо кивнул Корсаков. Кубический громила, вынужденный из-за своей комплекции двигаться враскоряку, с неожиданной ловкостью разлил вино по бокалам, отступил в угол и, сложив руки на груди, превратился в статую.
— Твое здоровье, — кивнул Джо Корсакову и поднес к губам свой бокал.
Посмаковав вино, они закурили, и Джо пустился в рассказы о том, как сложилась после школы судьба их бывших одноклассников. Поскольку к большинству одноклассников Корсаков в годы учебы питал глубокое отвращение, а остальные были ему совершенно безразличны, направление разговора, избранное Джо, повергло его в уныние. Подавив зевок, он искоса, но так, чтобы заметил Джо, взглянул на часы. Скаличе рассмеялся:
— Я знаю, Вик, что ты не очень-то любил всех этих ребят, да и они тебя тоже. Я ведь помню, что ты почти каждый день с кем-нибудь дрался, пока они не стали бояться тебя, а благодаря тебе и меня тоже никто не смел тронуть. Мой старик сказал мне: «Джо, если ты не полный балбес, то ты найдешь способ защитить себя — для этого вовсе не обязательно иметь пудовые кулаки». Но мне ничего не пришлось придумывать, ведь у меня был такой друг, как ты, который все сделал за меня. Мы для этих ребят так и не стали своими, потому что они чувство вали: у нас есть собственные ценности превыше их Америки, о славе и величии которой они так любили распинаться. Помнишь, как они вшестером окружили тебя, и этот черный верзила Джек Миллер заорал: «Ты живешь в Америке, но ты не американец! Скажи наконец, что ты думаешь об этой стране!» Никогда не забуду, что ты ему ответил, — так это бы ло здорово! Ты сказал ему: «Что я думаю — касается только меня, но, если ты просишь, я тебе отвечу. Я плюю на Америку, я ее ненавижу». Тогда Джек и все они набросились на тебя, но ты сразу вырубил Джека, потом еще двоих, а остальные разбежались. Да, Вик, я бы тогда не смог так сказать, даже если бы умел драться не хуже тебя. Зато теперь никто не посмеет потребовать у меня отчета ни в том, что я думаю, ни в том, что я делаю. И кроме того... — Скаличе на секунду замялся. — Кроме того, пусть даже ты русский, Вик, а я сицилиец, но в какой-то степени и мы американцы. Разве не так?
Корсаков усмехнулся и загасил в пепельнице окурок сигары.
— Это серьезный вопрос, Джо, и мне не хотелось бы отвечать на него вот так, между прочим. Так вот о деле: я ведь понимаю, что ты вызвал меня из Европы для какой-то серьезной работы, и ломаю себе голову, чем же мне придется заняться. Ты уж прости, но мне сейчас как-то не до высоких, материй.
Разговаривая с Джо, Корсаков исподволь вглядывался в его лицо и удивлялся тому, как оно изменилось. Дело было не в ранней обрюзглости, не в появившемся двойном подбородке, не в припухлостях под глазами — улыбка Джо начисто утратила оттенок восторженности. Теперь казалось, будто Джо раздвигает губы только усилием воли. Возле углов рта Джо залегли хищные складки, а под внешней приветливостью, которую он пытался придать своему взгляду, также угадывалась зловещая мертвенная неподвижность. Джо усмехнулся, потрепал Корсакова по колену и сказал:
— Ты прав, Вик, перейдем к делу. Ты знаешь, что сицилийские семьи долгое время не хотели заниматься наркотиками — распространять такую отраву нам казалось бесчестным. Мы упустили из виду то, что если на товар есть спрос, то нет ничего зазорного в том, чтобы торговать им: в конце концов люди свободно принимают решение, покупать им наш товар или нет. Неразумное упрямство приведет лишь к тому, что тот же продукт на рынке станет предлагать другой торговец, а ты останешься с носом. Так и произошло с семьями: пока они занимались чистоплюйством, транспортировку наркотиков с юга и распространение их в Гарлеме, Южном Бронксе и других подобных районах захватили в свои руки негритянские шайки. Они вовсю травят своих так называемых братьев, и совесть их нисколько не мучит, а мы теряем время и прибыли — огромные прибыли, можешь мне поверить! В последние годы негритянские шайки круто пошли в гору, денег у них куры не клюют. Эти черные поднялись из черт знает какой нищеты, все они полуграмотные, в капиталовложениях ничего не смыслят и потому просто швыряют деньги на ветер — на виллы, девочек, автомобили, кабаки и тому подобные вещи. Так, как эти вчерашние голодранцы, в этом городе еще никто не шиковал. Я им не завидую, бог с ними, — Джо выставил вперед ладони, словно защищаясь от возможного упрека. — У нас есть и свои поставщики, и свои рынки сбыта. Но в том-то и проблема, что главари черных команд не желают признавать никаких правил игры, никаких границ. Они торгуют в тех районах, которые всегда контролировались семьями, они перехватывают наши связи, убивают наших людей. Я уж не говорю о том, что у них нет никаких моральных устоев, они сами поголовно наркоманы и готовы пичкать наркотиками даже детей. Самый зловредный среди них — некий Джефф Эдварде. В последнее время он закупает оружие и грозится устроить большую войну. Он настоящий псих, Вик, и отпетый наркоман — если его не остановить, он так и сделает, прольется море крови. Но людям из семей или связанным с семьями сейчас нежелательно рисковать, занимаясь этим делом, — ты, должно быть, слышал о недавних судебных процессах... Короче говоря, Вик, более подходящего человека, чем ты, мне не найти. Мы все тут читали, как ты разделался в Париже с этими тукуманскими мясниками — чистая работа, ничего не скажешь убрать четырех профессионалов под самым носом у полиции и потом исчезнуть не каждый сумеет. И про другие твои подвиги, Вик, я тоже знаю — даже про те, которые не попали в газеты. Ты прекрасно справишься с этой работой. Прихлопнешь черномазого — и сразу обеспечишь себе пару лет спокойной жизни. Чем тащиться в Африку отстреливать ниггеров, гораздо разумнее делать это здесь за хорошие деньги. Я все организую, обеспечу тебе алиби, достану надежные документы. Для меня главное, чтобы все было сделано чисто и никто не связывал меня или моих людей с этим трупом.