— Возникли проблемы. Как обычный снайпер я работать не смогу. "Мне каждый вечер нужно будет знать, когда Эдварде собирается выходить из «Луизианы». Я буду поблизости. Как только позволит обстановка, я его прикончу.
Корсаков не боялся говорить по телефону открытым текстом. Свое имя он не называл, а если телефон Террановы прослушивается, то это его проблемы. Помолчав, Терранова бесстрастно спросил:
— Что от меня требуется?
— Оставьте рацию у меня в номере. Кодовым словом пусть будет, например, «Выход». Кроме того, Джо обещал выправить мне кое-какие документы. Это все.
— Хорошо, — произнес Терранова и повесил трубку.
В районе 37-й улицы Корсаков обошел несколько баров и в том, который показался ему самым тихим, провел за чтением газет время до темноты. Вернувшись в номер, он обнаружил там рацию, инфракрасный прицел (который ему уже вряд ли мог понадобиться) и полный холодильник закусок и напитков. Повесив на дверь табличку «Не беспокоить», Корсаков завалился спать. Спал он до полудня, так как предвидел, что в скором времени недосыпание ему обеспечено — способность есть, спать и бездельничать «про запас» он приобрел на войне.
Проснувшись, он несколько часов подряд проделывал разнообразные физические упражнения, постепенно переходя от простейших силовых к отработке концентрированных ударов, а от них — к головоломным сальто, причем приземлялся на ковер так мягко, что сосед снизу, вероятно, ничего не слышал. В чередовании упражнений, которые он выполнял, сторонний наблюдатель мог бы почувствовать некую закономерность, но определить, в чем она состоит, скорее всего не сумел бы. За исключением простейших, ни одно упражнение не выполнялось два раза кряду, их последовательность не была разбита на повторяющиеся блоки, и вообще закономерность их чередования состояла, по-видимому, в отсутствии всякого порядка. Учитель некогда внушил Корсакову, что повторение одного и того же действия может закрепить навык выполнения действия, но напрочь отбивает способность быстро выбрать из всех имеющихся навыков тот единственный, которым в данной неожиданно возникшей ситуации следует воспользоваться. «Спортсмен знает, что ему придется делать, когда выходит на арену, поскольку существует распорядок состязаний и существуют правила, но в той жизни, для которой я тебя готовлю, не будет ни распорядка, ни правил», — так в присущей ему афористичной манере говорил Корсакову Томми Эндо, его учитель, умерший от ножа в собственном спортивном зале на глазах у воспитанников. Он научил Корсакова рассматривать собственное тело как самое совершенное оружие, а его смерть послужила лучшим доказательством того факта, что любое оружие нуждается в до полнении: при любом навыке оказывается не лишним добротный клинок или хороший ствол, без которых тебе опасен любой вооруженный замухрышка, но в то же время какой-нибудь неповоротливый толстяк не в состоянии использовать и сотой доли тех преимуществ, которые клинок и ствол предоставляют подготовленному обладателю.
Тело Корсакова давно уже блестело от пота, но он продолжал неутомимо двигаться, отточенностью движений напоминая автомат. Оценить красоту его пластики было некому: учитель постоянно повторял, что все свои способности, а тем более способности необычные, мудрый человек должен скрывать от других людей, ибо каждый из них в один прекрасный день может стать его противником. Вероятно, Томми Эндо жил бы до сих пор, если бы те двое, что зарезали его ноябрьским вечером 1968 года, считали его не сэнсеем, а простым смертным. «Твое умение — твое резервное войско, а резервное войско стократ сильнее, если скрывается в засаде», — говаривал Томми Эндо. Однако сам он не имел своего резервного войска, поскольку своим умением вынужден был зарабатывать на хлеб. В противном случае в тот вечер в спортзале умерли бы те двое, а Томми жил бы до сих пор. На самом же деле он лежал тогда на блестящем полу, совсем маленький и прозрачно-желтый, в центре огромной маслянистой лужи крови, с горлом, перехваченным страшным черно-багровым разрезом, а тем двоим судьба подарила лишних два года жизни, пока Корсаков, все это время неустанно расспрашивавший о них, не нашел их в Бруклине и не застрелил обоих прямо в зале сомнительного кабака со стриптизом, где собирался всякий мелкий криминальный сброд. Отрабатывая приемы, Корсаков всегда видел перед собой холодные узкие глаза Томми Эндо, его кулак, стремительный, словно голова атакующей змеи, и его ступню, молниеносно взлетающую вверх. Кулаки, ступни, локти, голени и предплечья Томми были покрыты защитными хрящевыми наростами из-за того, что Томми, постоянно колотя ими по всяким твердым предметам, в промежутках прокатывал по ним ребристые железные болванки неимоверной тяжести. В результате какой бы силы удар ни наносил Томми, он практически никогда не чувствовал боли. Такими же давным-давно сделались и конечности Корсакова, но они не были такими в годы его учения у Томми, — потому-то проблески одобрительного удивления в холодных черных глазах и возносили порой юного Корсакова в райские кущи.
Дабы успокоить дыхание, Корсаков время от времени плюхался в кресло, брал лежавший на подлокотнике переплетом вверх том прозы Солженицына, купленный им в русском книжном магазине в Париже, и погружался в чтение. Стиль прозы знаменитого автора казался ему топорным, художественное мышление — на редкость примитивным, и все Же он читал с жадностью, как с жадностью прочитывал все книги современных русских авторов о современной России. Когда Корсаков в очередной раз таким образом отдыхал в кресле, в дверь постучали. Накинув халат, он открыл дверь и обнаружил на пороге одного из маслянистых молодых брюнетов, обычных в окружении Джо Скаличе. Тот с заискивающей улыбкой вручил Корсакову конверт и откланялся. В конверте оказались водительские права и разрешение на ношение оружия, а также четыре тысячи долларов — видимо, задаток. Корсаков не торопясь принял душ, оделся и вынул из дорожной сумки все свои вещи. Затем все то, что могло дать хоть какую-нибудь информацию о нем, он сложил обратно в сумку. Туда же отправились туалетные принадлежности, кое-какие припасы из холодильника, абсолютно необходимые предметы одежды. Он знал, что какое-то время должен будет свести к минимуму контакты с людьми, а для этого в первую очередь следовало избавить себя от необходимости что-либо покупать. Винтовку, из которой он не стрелял, Корсаков оставил в чемоданчике в шкафу, предварительно протерев ее полотенцем; затем, расхаживая по номеру и посвистывая, он аккуратно протер полотенцем все. те поверхности, на которых могли сохраниться следы его прикосновений. Пистолет в кобуре од укрепил под мышкой, а сверху накинул куртку; в правый карман куртки положил четыре снаряженных магазина, а в сумку — коробку с патронами. Спустившись в холл, он заплатил за время, проведенное в гостинице, но на всякий случай попросил до завтрашнего утра оставить номер за собой. Сборы он предпринял исходя из того, что при благоприятных для работы обстоятельствах вечером он мог уже не вернуться в гостиницу. В противном случае вечером следующего дня ему пришлось бы повторить всю процедуру сборов, однако Корсакова это не смущало: время, затраченное на принятие мер предосторожности, он не считал потерянным временем.