— Вик! Что ты делаешь в этом гадючнике?!
— Бизнес, — пожал плечами Корсаков. — Извини, твоим ребятам немного досталось от меня. Про- сто я был не в курсе ваших дел с Чарли, а они не представились.
Джо заглянул в комнату, присвистнул и рассмеялся.
— Твоя работа, Вик? — спросил он.
— Ну, я немного тренировался у Томми Эндо, а он хороший учитель.
— Томми Эндо? Что-то слышал...
— У него зальчик в трех кварталах от нашей бывшей школы, рядом с баром «Эрроу».
— Давай зайдем, — гостеприимно пригласил Джо Корсакова в комнату. — Эй, ребята, уберите здесь, — приказал он телохранителям, пришедшим вместе с ним, и те принялись выволакивать в коридор первых трех неудачливых визитеров. — Ты тоже подожди в коридоре, я с тобой потом поговорю, — приказал Джо совершенно ошалевшему Чарли. Тот выскользнул из комнаты.
Корсаков и Джо расположились в креслах.
— Так вот, я вспомнил, что мне говорили об этом Томми Эндо. Разумеется, все должно остаться между нами, — доверительным тоном произнес Джо. — Он должен кое-кому деньги, но отказался платить. Когда к нему пришли люди, чтобы потребовать эти деньги, он их перекалечил — сначала четверых, потом семерых. Он, может, и хороший специалист в своем деле, но все же люди чести так не поступают. Можно было встретиться, обсудить спорные вопросы... В конце концов поначалу никто не собирался его убивать — всем нужны деньги, а трупы не нужны никому. Речь могла идти только о каком-то проценте с дохода, не более того. К тому же очень долго его вообще никто не трогал, пока он не начал в последнее время прилично зарабатывать. Не мы придумали такое правило, что люди должны делиться друг с другом. Словом, поговори с ним, Вик, — может быть, все и обойдется.
— Хорошо, — кивнул Корсаков, холодно взглянув на Джо. Несмотря на юный возраст, жизнь уже научила его тому, что предостережения обычно высказываются заинтересованными людьми. Как бы то ни было, суть дела состояла, конечно, не в тех небольших деньгах, которые кто-то намеревался содрать с Томми, — просто маленький японец подавал дурной пример.
— А как насчет того, чтобы поработать на меня? — поинтересовался Джо. — Стоит ли тебе и дальше тратить время на этого черномазого? Серьезных перспектив у него нет, можешь мне поверить. А мои дела, Вик, кажется, разворачиваются сейчас очень круто. Старик поручил мне взять под контроль кое-каких людишек, на которых у него не хватало времени, но, кажется, я нащупал и новые возможности. Ставь на меня, Вик, не пожалеешь.
— У меня есть кое-какие обязательства, Джо, но я обдумаю твое предложение, — сказал Корсаков. — Через некоторое время я найду тебя.
— Через месяц я тебя сам найду, — улыбнулся Джо. — Думаю, за это время ты успеешь развязаться со своим черномазым. Он, конечно, может работать, но нет в нем чего-то такого... — Джо прищелкнул пальцами. — Короче, такие, как он, всегда остаются на вторых ролях. Возьми Фрэнка Мэтьюза: у него и ветер гулял в голове, и наркотиками он баловался вовсю, а ведь стал же первым, и по заслугам, — я, конечно, имею в виду только черных. Ну а на тот случай, если ты освободишься раньше, обратись по этому адресу, — Джо протянул Корсакову визитную карточку какого-то мистера Чиро Берганцоли, директора экспортно-импортной конторы. — Считай, что это мой офис: там тебя выведут на связь со мной. Я скажу Берганцоли о том, что ты можешь появиться.
Корсаков кивнул. Джо обнял его на прощанье, вышел в коридор, и оттуда донеслись раскаты его брани: видимо, израсходовав на старого приятеля весь запас дружелюбия, он осыпал Чарли оскорблениями и угрозами. Тем не менее Чарли, вернувшийся в комнату, вовсе не выглядел подавленным.
— Так или иначе, а мы договорились, — объявил он. — В этом, Вик, и твоя заслуга. Главное, я сохранил свое дело, а платить отступного — невелика беда. Сегодня плачу, а завтра посмотрим. За этих мафиози сейчас крепко взялись, так что неизвестно, кто будет смеяться последним.
В тот же вечер Корсаков зашел в спортзал к Томми и, пересказав ему свой разговор с Джо, спросил его:
— Почему ты не хочешь платить? Они теперь все равно от тебя не отстанут. Неужели ты думаешь, что можешь в одиночку с ними справиться?
— Дело не в деньгах, — задумчиво произнес Томми. — Тебе я отдал бы все, что у меня есть. Но им я ничего не хочу давать, а значит, и не дам — ни единого цента. А этот твой друг Скаличе — плохой человек.
— Может, и плохой, но, во-первых, он мне не Друг, а во-вторых, он просто передал мне то, что слышал. По-моему, он не хочет, чтобы у тебя были неприятнрсти.
— Вот как, — сказал Томми и улыбнулся одним углом рта. Корсаков понял, что продолжать этот разговор нет смысла. Занятия пошли по-старому; однажды Корсаков обратил внимание на ссадину над бровью Томми, однако на его вопрос Томми ответил только холодным взглядом и улыбнулся углом рта. Ничего более значительного не происходило, и Корсаков, ошалевший от поглощаемого днем множества книг и от работы вечером и ночью, постепенно забыл о своем беспокойстве. А потом как-то вечером Корсаков прямо в кимоно вышел за едой в соседнюю пиццерию, и когда он, возвращаясь назад, уже вошел со стопкой пицц в полутемную прихожую спортзала, что-то твердое со страшной силой обрушилось ему на голову. Он еще успел ощутить сотрясение от ничем не смягченного удара о холодный цементный пол и потерял сознание. Очнулся он уже в ярко освещенном спортзале прикованным наручниками к отопительной трубе и мог наблюдать, как те двое ножами убивали Томми. Четверо припозднившихся учеников сгрудились в углу и, едва поняв, что происходит, старались не смотреть на освещенную арену. Рядом с Корсаковым на штабеле матов сидел и ухмылялся черноволосый парень с обрезом охотничьего ружья; еще один парень с обрезом стоял в дверях и наблюдал за последней схваткой Томми с видом ценителя. Томми уже был ранен: с правой стороны живота его кимоно пропиталось кровью. Таких неуверенных движений у своего учителя Корсаков никогда еще не видел. После полученного удара перед глазами у Корсакова все расплывалось, но он изо всех сил старался сфокусировать зрение и не отводил взгляда.
Чарли Пратт хорошо запомнил свой разговор с Корсаковым, происшедший еще при найме того на работу. «Я не собираюсь громить забегаловки и дубасить каких-нибудь несчастных владельцев булочных, — сказал тогда Корсаков. — Найдется достаточно придурков, которые, кроме этого, больше ни на что не годятся». Чарли вообще прекрасно запоминал все то, что говорил ему его телохранитель — должно быть, из-за того, что при разговоре не мог заставить себя не смотреть ему в глаза, а глядя в эти голубовато-прозрачные ледяные глаза, забывал о том, что он — преуспевающий, правильно мыслящий молодой бизнесмен с большим будущим, и казался самому себе маленьким и беззащитным эфемерным созданием — чем-то вроде хрупкого мотылька. Однако с некоторых пор Чарли перестал узнавать своего загадочного подчиненного: тот стал охотно принимать участие в самых рутинных операциях по-взиманию дани, в одиночку, без участия Чарли, проводил разнообразные встречи, забирал и отвозил товар и даже несколько раз возглавлял ребят Чарли во время обычных побоищ уличных шаек. За время всей этой кипучей деятельности Корсаков завел бесчисленное множество знакомств, изучил все закоулки, все ходы и выходы во всех легальных и подпольных увеселительных заведениях Бруклина, основательно пополнил свои знания о преступном мире Нью-Йорка и научился пить — помногу, не пьянея и оставаясь работоспособным наутро. Однако за все это время он не только не смог ни с кем подружиться, но даже и не завел себе приятелей, которые встречали бы его появление улыбкой, — ненависть слишком переполняла его. Он только задавал вопросы всем, с кем ему приходилось разговаривать, делая это с таким невероятным терпением, что постоянно витавшая рядом с ним тень Томми Эндо наверняка его одобряла. Он постиг искусство по-разному формулировать вопрос в зависимости от личности собеседника — одновременно он научился и разбираться в людях; он достиг совершенства в умении строить вопрос так чтобы непонятно было, к чему он клонит, — он научился скрывать свои мысли. В то же время он понял: в таких местах, как Бруклин, к правдивому ответу собеседника вернее всего побудит не искусно поставленный вопрос и уж тем более не желание помочь, а только страх. Затем-то ему и понадобилось иметь в своих скитаниях и поисках авторитет Чарли за спиной, потому-то он и не стеснялся беспощадно применять силу против встречавшейся ему мелкой и не слишком мелкой шпаны. Все время, свободное от поисков и от сидения над книгами, он посвящал упражнениям с пистолетами разных систем в специально оборудованном подвале, который посещали всякие темные личности, платя за это Чарли установленную мзду или рассчитываясь иными услугами. Корсаков часами прицеливался, стрелял, вновь прицеливался, затем разбирал и подолгу чистил пистолет. Последнее гангстеры, как правило, считали излишним, однако Корсаков предпочитал не замечать направленных на него любопытствующих взглядов. Известность его была уже такова, что подшучивать над ним и даже заводить разговор никто не решался. Немалую лепту в это внес и Чарли Пратт, готовый хвастаться чем угодно: автомобилем, любовницей, а уж необычным телохранителем — в особенности. Помимо пистолета, Корсаков теперь постоянно имел при себе холодное оружие: финские ножи, мексиканские навахи, трофейные эсэсовские кинжалы, тяжелые ножи рейнджеров с зазубренной спинкой. Незадолго до смерти Томми вручил ему также по комплекту метательных ножей и метательных звезд, а уже после убийства, когда начальное разбирательство закончилось и спортзал опечатали, Корсаков проник туда через окно туалета, выходившее на глухой задний двор, вскрыл в каморке Томми тайник, который полиции не удалось обнаружить, и унес с собой меч, три японских ордена и тонкий пакет с бумагами. Бумаги в большинстве своем оказались письмами, которых Корсаков, не успевший еще изучить иероглифической письменности, прочесть не мог, хотя уже довольно бойко болтал с Томми по-японски; на фото же был изображен Томми с маленькой, скромно улыбающейся женщиной на фоне типичного японского садика — оба в традиционной японской одежде. С мечом и прочим холодным оружием Корсаков предпочитал упражняться в лесу, выехав за пределы нью-йоркских пригородов на своем купленном по случаю маленьком «Додже». В перерывах, разлегшись на хвойной подстилке, он штудировал захваченные с собой книги или выписывал в блокнот столбики арабских и персидских слов. В эти поездки он никогда не брал с собой еды по той единственной причине, что во время своих одиноких пикников не ощущал голода. Его равнодушие к пище крайне огорчало его мать, обожавшую кормить мужчин. «Такой борщ, — вздыхала она, — что ж ты его как баланду хлебаешь!» Хотя порой Корсаков и курил, находя, что сигарета помогает сосредоточиться, но решительно запретил себе курить постоянно и уж подавно не употреблял ни кофе, ни чая, так как обнаружил, что и курение, и возбуждающие напитки уменьшают твердость руки и верность глазомера. «Попей хоть чайку-то, — порой обращалась к нему мать, — что ты как нерусский!» — «Не пичкай его, не пичкай, — с усмешкой одергивал ее отец, — он тебе не маменькин сынок какой-нибудь, он — порода!» — «А, пошли вы оба», — вздыхала мать, махнув рукой, и ждала прихода Бронека, который позволял ей в полной мере поверить в свои кулинарные достоинства, уподобляясь порой сказочным Объедале и Опивале в одном лице.