— Сидеть, мать вашу! Кто разрешил встать?! Они замешкались, но тут же грохнул выстрел, и
пуля обожгла щеку помощнику шерифа. Тот поспешно сел, а за ним и все остальные.
— Ты что, парень? --' удивленно спросил шериф. — Мы же во всем разобрались, разве нет?
— Разобрались, да не совсем, — процедил Корсаков, отступая на пару шагов. После минутного размышления он скомандовал: — Ну-ка вставайте и топайте к сараю. И без фокусов — в случае чего я не промахнусь.
Он знал, как поступят агенты, если он вернет им оружие: возьмут его под арест и повезут в город, где снимут отпечатки пальцев. Не такие они простаки, чтобы отпустить кандидата на электрический стул только потому, что он не похож на свою фотографию. Бывали хитрецы, которые сводили себе капиллярные линии на пальцах и делали пластические операции, однако их все равно выводили на чистую воду. Поэтому Корсаков вовсе не считал инцидент исчерпанным. Он бросил помощнику шерифа ключи от замка и приказал отпереть сарай, а когда тот распахнул дверь, велел пленным войти внутрь, открыть люк в погреб и спуститься вниз. Когда те, недовольно ворча, один за другим исчезли в люке, он включил в погребе свет и встал над освещенным проемом.
— Значит, так, ребята, — начал он. — Мне очень жаль, но вам придется просидеть здесь несколько часов. Пол крепкий, люк — тоже, так что ломать и то и другое вряд ли имеет смысл. Впрочем, дело ваше, помешать вам я все равно не смогу. Оружие ваше найдете в домике на столе в гостиной, — правда, для этого вам придется высадить дверь, потому что ключи я вам оставлять не намерен. жратвы в погребе полно, всяких соков и вин — тоже, так что можете ни в чем себе не отказывать. Когда я закончу свои неотложные дела, то дам знать в полицию, где вы находитесь. Думаю, что они хватятся вас еще до этого. Ну, привет, не поминайте лихом, — заключил он, захлопнул створки люка и приладил к их ручкам тяжелый замок. Пройдя в дом, он поставил карабин в оружейный шкаф. Затем ему пришлось сходить в гараж и без помощи лестницы взобраться на настил, чтобы вернуть на место оптический прицел. Благодаря его врожденной аккуратности в комнатах домика царил порядок, и убираться ему не пришлось. Он, правда, начал было вытирать отпечатки пальцев, но тут же, выругав себя, прекратил это занятие, поскольку уничтожить всё отпечатки, оставленные им в усадьбе; не представлялось возможным. «Ладно, оставлю свои пальчики им на память, — подумал он. — В конце концов то, что я здесь жил, само по себе преступлением не является». Он поймал себя на том, что затеять бессмысленную протирку мебели его заставило желание оттянуть тот пугающий момент, когда он посмотрит в зеркальце джипа и увидит в нем свое новое лицо. Привыкнув ни в чем себе не потакать, он тут же направился в гараж. Там он включил свет, уселся в джип на место водителя и повернул зеркальце к себе.
Он узнал себя только по глазам: светлые и холодные, они. смотрели как обычно — оценивающе, отстранение, чуть насмешливо. Смятение хозяина в них никак не проявлялось. Все остальные черты невероятным образом изменились: изящный нос с родовой корсаковской горбинкой сделался вдавленным и приплюснутым, как у старых профессиональных боксеров; подбородок из округлого стал прямоугольным и слегка скошенным, овал лица — жестким, с резко выступающими скулами. Нежная матовая кожа даже на взгляд была шероховатой, местами воспаленной, и приобрела землистый оттенок. Возле глаз развернулись морщины, и глубокие складки пролегли от крыльев носа к углам рта. Но сильнее всего изменились волосы: прежде мягкие, густые, с богатым оттенком спелой пшеницы, теперь они сделались прямыми, жесткими и ломкими, как волчья шерсть, и приобрели цвет «перец с солью», словно Корсаков ранее был брюнетом, а затем сильно поседел. Густая борода такого же цвета ничуть не скрадывала жесткости черт лица, — наоборот, она сама выглядела как воплощение жесткости. Росла она, по-видимому, медленно и отросла не настолько, чтобы ее требовалось немедленно подстричь, но в силу своей звериной густоты неплохо скрывала рубцы на месте входного и выходного отверстия пули, пронизавшей навылет обе щеки Корсакова и раздробившей коренной зуб. Корсаков подумал, что ему изрядно повезло и в момент выстрела рот у него, несомненно, был приоткрыт: вероятно, он хотел что-то крикнуть возникшим перед ним полицейским. В этот момент последовал выстрел, и пуля всего лишь прошила его щеки, а могла бы по меньшей мере оставить его без зубов и без языка — в том благоприятном случае, если бы при столкновении с преградой она не изменила бы траекторию. Корсаков изобразил широкую улыбку. Слева в ряду зубов виднелась зияющая дыра, но если не растягивать рот до ушей, то со стороны, ее вряд ли можно было заметить. Зато губы изменились весьма существенно: из прежних четко очерченных и привлекавших женские взгляды они сделались жесткими и размазанными, словно у боксера. Корсаков всегда испытывал некоторую гордость оттого, что выглядел значительно моложе своих лет, однако теперь он разом постарел лет на десять. Ошеломленный тем, что открылось ему в зеркале, он ощупывал свое новое лицо и пытался успокоиться, дабы понять, какие последствия сулит ему эта метаморфоза. Для осуществления мести она могла быть только полезна, однако огорчало то, что имевшиеся у него документы теперь невозможно будет использовать из-за несовпадения лица предъявителя и лица на фотографии. Чувствуя себя какой-то бесплотной тенью, Корсаков вернулся в домик и собрал в сумку все необходимое для бегства. Ему никак не удавалось справиться с душевным смятением, и потому он по нескольку раз контролировал каждое свое действие. После некоторого размышления он прихватил в сумку со стола армейский «кольт» 45-го калибра, а из другого точно такого же пистолета вынул магазин и тоже положил магазин в сумку. Уже. подготовившись к уходу, он вдруг остановился, вернулся в комнату, достал из шкафа четыре шерстяных одеяла и понес их в сарай. Там он отпер люк и молча свалил одеяла вниз, а затем запер люк снова, хотя шериф снизу что-то недовольно басил. Заперев все постройки, Корсаков положил ключи в условленное место — под въездной настил гаража, после чего направился по дороге к шоссе, намереваясь поймать попутку. Можно было, конечно, отобрать у агентов ключи от «Понтиака», но связываться с оперативной машиной ФБР ему не хотелось. Проходя мимо машин, оставленных в лощине, он вынул пистолет и с удовольствием прострелил три покрышки сначала у полицейского«Крайслера», а потом у «Понтиака». Приятно было сознавать, что запас времени увеличивается. Корсаков пересек поле и бесследно канул в поток машин, мчавшихся по федеральному шоссе.
О смерти Эдвардса, последовавшей за ней перестрелке и бегстве Корсакова Джо Скаличе узнал той же ночью, а утром уже держал в руках выпуск «Кроникл» с жирно набранным извещением: «Наемник и международный террорист застрелен полицией в Южном Бронксе. Подробности в следующем номере». Джо, которому сообщили о том, что перестрелка как раз для .полиции закончилась скверно, а якобы застреленный террорист бесследно исчез, ощутил в душе легкую тень надежды и велел секретарше связаться с редакцией «Кроникл». Ничего отрадного ей там не сообщили: оказалось, что произошла ошибка и агент, передавший в редакцию сенсационное известие о гибели наемного убийцы, затем сам погиб, как и трое его товарищей, от руки этого самого убийцы. Впрочем, в редакции не слишком расстраивались из-за допущенной оплошности, полагая, что она лишь придаст пикантности последующим публикациям. «Кроникл» щедро приплачивала полицейским, допускавшим утечки информации, и потому сомневаться в ее осведомленности не приходилось. Надежда на благополучный исход дела рассеялась, и помрачневший Джо, выслушав доклад секретарши, молча указал ей на свой стол. Та уже хорошо знала этот жест, а потому нагнулась, изящным движением задрала юбку, спустила трусики и оперлась локтями о столешницу. Джо поднялся с кресла, обошел стол, пристроился к секретарше с тылу и отработанным движением овладел ею. Таким образом он привык успокаивать нервы после трудных переговоров, получения неприятных известий и во всяких подобных случаях. В особо неудачные дни ему требовалось до десятка успокоительных сеансов, так что, прибыв домой к жене он валился в постель, едва успев раздеться, и сразу же засыпал как убитый. Для поддержания постоянной готовности к успокоительной терапии Джо приходалось часто менять секретарш, так что имен их он не запоминал, да и лица помнил смутно, к тому же излюбленная им поза давала возможность видеть лицо помощницы только в профиль. Левой рукой Джо оперся о спину девушки, которая стонала и вскрикивала, изображая африканскую страсть, а правой дотянулся до телефона, снял трубку и набрал номер.