— Но почему ФБР не прогонит оттуда бандитов? Неужели такие опытные ищейки не могут понять, чем эти типы там занимаются? — возмутился Кауфман.
— Как их прогнать? Они не делают ничего противозаконного, — пожал плечами Корсаков. — И потом, по-настоящему опасны не те, что шпионят на улице, а те, что сидят в засаде где-нибудь на крыше*. Стрелять будут именно они.
— Что я могу для тебя сделать? — помолчав, спросил Кауфман.
— Зайдите к моей матери и убедите ее немедленно уехать в Европу — вот здесь для нее деньги, телефонные номера и адреса тех, к кому она сможет обратиться в Брюсселе и в Париже. Телефоны, которые могут прослушиваться, я пометил и написал кодовые слова, с помощью которых она может назначить встречу с нужными людьми. Имейте в виду, что в квартире могут быть установлены подслушивающие устройства, поэтому перед тем, как начать этот разговор, включите воду в ванной, музыку или что-нибудь в таком роде — на месте разберетесь. Наметьте день, в который она должна будет улететь, и Купите ей билет на самолет — сами или через кого-нибудь. Могу вас обрадовать — я околачиваюсь в порту уже несколько дней и, похоже, за вами никто не следит.
— Отрадно слышать, — проворчал Кауфман. — Интересно, с какой стати за мной следить?
— Ну, вы же наверняка заходили проведать мать после той истории, и, должно быть, не один раз. Вас скорее всего сфотографировали, выяснили, кто вы, не поддерживаете ли отношений со мной, опрашивали ваших знакомых...
— Ха! — воскликнул Кауфман. — И верно, Соломон мне что-то такое говорил, но я, как обычно, его не понял. К счастью, он полный идиот, наш Соломон. Могу себе представить, что у них получилась за беседа.
— Конечно, лучше, чтобы нас не видели вместе, но если даже кто-то и засек, как я к вам входил, ничего особенно страшного в этом нет, — сказал Корсаков. — С этим лицом я для них просто какой-то незнакомый тип. На всякий случай скажите тем, кто будет интересоваться моим визитом, что приходил человек из Чикаго, интересовался ценами на ме- бель, но цены ему не понравились, и он больше не возвращался. Когда переговорите с матерью, дайте мне знать, какой день вы наметили. Для этого придете в отель «Милагро» — это в двух шагах от нашего дома — и передадите пакет постояльцу 505-го номера Патрику де Соуза. Патрик де Соуза — это я. У портье пакет не оставляйте, передайте с коридорным или поднимитесь ко мне сами — я скорее всего буду у себя, а если нет, то скоро появлюсь. Еще лучше, если вместо вас пакет мне передаст какой-нибудь смышленый паренек, который в случае чего сможет сказать, что ничего не видел и никого не знает. И совсем хорошо было бы, если бы в пакете оказались новые документы, прежде всего американский паспорт, потому что вскоре мне придется спешно исчезнуть из Штатов.
— Но ведь у тебя, видимо, есть документы на имя этого Патрика де Соузы, — заметил Кауфман. — Иначе с какой же стати ты так назвался?
— Документы есть, — усмехнулся Корсаков. — Беда только в фотографии — на ней я отдаленно похож на себя прежнего, но уж никак не похож на себя нынешнего. При паспортном контроле проблемы возникнут почти стопроцентно.
— Ты захватил эти документы с собой? Корсаков испытующе взглянул на Кауфмана, вместо ответа полез в карман, вынул документы и протянул ему. Тот просмотрел фотографии и покачал головой.
— К Давиду по этому поводу обращаться бесполезно, — поморщившись, объяснил он. — Давид больше всего боится засветить тех, кто делает ему разные фальшивые бумаги. Говорит, что это самое рентабельное из всех его предприятий. Но что-то предпринять я все-таки попробую. В конце концов переклеить фото — это не паспорт поменять... Кстати, новые фотографии у тебя с собой?
Корсаков протянул ему маленький пакетик — снимки, сделанные за полчаса в крошечной фотомастерской на Брайтон-Бич. Корсаков любил прогуливаться по этому району, где в последние годы все чаще можно было услышать русскую речь. Спохватившись, он вытащил вслед за пакетиком из другого внутреннего кармана увесистую пачку долларов.
— Это для тех, кто будет выполнять заказ, — сказал он.
Кауфман профессиональным движением перелистал купюры и поцокал языком:
— За такие деньги даже этот молодой жлоб Давид прислушается к моей просьбе. Сделаем так: на одних бумагах просто переклеим фотографии, но кроме них закажем еще и совсем новые. Ты прав, мой мальчик, на серьезное дело денег жалеть нельзя. Какую фамилию ты хотел бы носить в следующие несколько лет?
— Все рано, дядя Бронек, — с улыбкой отмахнулся Корсаков.
Кауфман прищурился:
— Да, точь-в-точь покойный Федор — узнаю этот жест... Сын исполняет завет отца — воюет против всего мира и не может остановиться... Не слушай меня, это я про себя. Надо бы тебе что-нибудь славянское — некоторые польские фамилии звучат удивительно по-русски. Имя, правда, должно быть американское — тут уж ничего не поделаешь.
— Хорошо, дядя Бронек, вам решать, — сказал Корсаков. — Главное — будьте поосторожнее, когда придете передавать пакет. Лучше пришлите кого-нибудь вместо себя. Помните: пакет должен получить человек по имени Патрик де Соуза, и... — Кор- саков на мгновение задумался. — И у него должен быть на шее такой же амулет, как у меня.
Кауфман посмотрел на расстегнутый ворот рубашки Корсакова — из-под рубашки мягко поблески- вал прильнувший к смуглой коже золотой скорпион, слишком, пожалуй, большой для украшений та- кого рода. Слова Корсакова показались Кауфману какими-то двусмысленными, и он спросил:
— А что, разве ты не сам будешь получать пакет? Корсаков вздохнул — приходилось объяснять все до конца.
— Видите ли, дядя Бронек, в ФБР и в полиции уже знают, что у меня... ну, другое лицо. Четверо фараонов могли рассмотреть меня в упор. Возможно, мне следовало пристрелить их; возможно, оставив их в живых, я осложнил свою задачу, но тем не менее я просто посадил их под замок, чтобы спокойно добраться до Нью-Йорка. Они, конечно, поняли, кто я, и теперь на основе их описания наверняка составили фоторобот. Так что мне не стоит крутиться в районе, который под колпаком у ФБР. В «Милагро» живет мой старый приятель — у него чистые документы и внешность такая, что подойдет под любой фоторобот. В то же время он ни капли на меня не похож.
— Ну и ловок ты стал, парень... — задумчиво протянул Кауфман. — Такая голова! Ты уже больше не учился с тех пор, как ушел из университета?
— Я все время учусь, дядя Бронек. Даже сейчас, — с улыбкой промолвил Корсаков, поймал заскорузлую лапу Кауфмана и стиснул ее, совсем легонько, в прощальном рукопожатии. Повернувшись, он зашагал прочь и только в проеме ворот, не оглядываясь, помахал рукой. Бронек Кауфман озадаченно посмотрел на свою ладонь: нежностью она не отличалась, и все-таки у него осталось ощущение, будто пальцы, только что сжимавшие ее, были то ли каменными, то ли деревянными.
— Ну да, это их там так тренируют. Бедный маль чик, — вздохнул Бронек, вышел из склада на солнце и громким воплем призвал водителя погрузчика обратно к работе.
— Заканчивай пока с тем контейнером, а мне надо позвонить, — приказал он подбежавшему водителю. Пройдя в свою каморку, где хранилась вся складская бухгалтерия и стоял телефон, он набрал номер офиса Давида Фишмана.
Четырнадцатилетний паренек Льюис Кларк по прозвищу Тыква выскочил из пиццерии, прижимая к животу огромный пакет с десятью порциями пиццы. Накормить следовало восемь человек, но по традиции он всегда брал на пару порций больше на тот случай, если появятся отсутствовавшие едоки. Прозвище «Тыква» приклеилось к Льюису Кларку в раннем детстве, когда он был пухленьким и упитанным до того, что весь лоснился. Однако после того, как его родители разошлись, отец уехал на Запад, не оставив адреса, а мать через некоторое время просто бесследно пропала, Льюис попал на иждивение бабушки и вскоре стал привыкать к тому, что сытный обед надо рассматривать как большую удачу, а не как нормальную жизненную ситуацию. Вдобавок Льюис начал стремительно расти и вскоре из кругленького толстячка превратился в длинного, тощего и нескладного парня, кулаки которого были всегда сбиты в уличных драках. Участие в драках являлось для него платой за счастье, ибо с тех пор, как Льюис встретил ребят из шайки «Воздушные дьяволы» и они приняли его в свои ряды, ощущение счастья не покидало его души. Теперь ему всегда было куда пойти, в его жизни постоянно происходили разнообразные события, пряно приправленные риском, он знал, что друзья всегда выслушают его и постараются помочь. Поэтому он всей душой любил свою шайку, — любил до того, что порой, деля с товарищами трапезу и оглядывая их лица, он чувствовал, что на глаза у него наворачиваются слезы. Льюису часто приходилось драться, но он привык к этому, и его счастье было бы неполным без постоянного ощущения борьбы и опасности, исходившей от полицейских, от тех, кто пытался защитить от шайки свои деньги и свою собственность, и вообще от всяких «плохих парней». Несмотря на туманность этого понятия, Льюис и остальные члены шайки прекрасно чувствовали его внутренний смысл. Мир сопротивлялся желанию шайки всегда иметь вдоволь еды, спиртного, наркотиков, девчонок и прочих житейских благ, сопротивлялся желанию Льюиса и его друзей вести жизнь, полную приключений, и быть предметом восхищенных пересудов. Зримым выражением этого сопротивления и становились «плохие парни», первым признаком которых являлось отсутствие надлежащего уважения к членам шайки. Льюис тащил еду для всей компании к знакомой пожарной лестнице и ухмылялся во весь рот, вспоминая недавнее укрощение одного из таких плохих парней. Берн Томас, который, уколовшись, всегда делался жутко заводным, заметил на улице одного здешнего чистоплюя, папаша которого, кажется, работал учителем р школе. Сперва все подумали, что Берн просто бесится от нечего делать, но своего приходилось поддержать, и парня, на которого указал Берн, окружили, решив для начала получше его разглядеть. Берн кричал с пеной у рта, что парень постоянно смотрит на них с презрением, и все увидели, что Берн прав, а когда парню предложили в знак покорности поцеловать руку предводителю шайки Джону Флемингу, чистюля неожиданно ответил такой злобной бранью, что всем стало окончательно понятно: Верн прав, и перед ними настоящий «плохой парень». Его колотили битый час, пока этот оливковый мулатик не сделался исчерна-синим и не попросил прощения. Льюис с удовольствием вспоминал, как вздувались на разбитых губах парня кровавые пузыри, когда он, лежа на боку, с трудом выдавливал из себя мольбу о пощаде. Плохих парней было много, и большинство из них понесло справедливое наказание — неотъемлемым компонентом нынешнего счастья для Льюиса служило обилие приятных воспоминаний. Лишь одно темное пятно портило этот светлый фон — то утро за пару дней до убийства Эдвардса, Большого Джеффа Эдвардса? дружившего, по слухам, с самим Никки Барнсом, выше которого уже сродни только звезды. Плохой парень сам явился в самое сердце их владений, и они не только не смогли его за это наказать, а отдали ему ножи и готовы были умолять его о пощаде. Льюис целый час провалялся на крыше после того, как тот ужасный тип ударил его всего один раз, да и то мимоходом. Впрочем, если не врать самому себе, то приходилось признать: Льюис просто здорово сдрейфил и старательно притворялся нокаутированным, чтобы злобный пришелец не взялся за него всерьез. Судя по фотографиям в газетах, именно тот тип и прикончил Эдвардса, но сам Льюис не рискнул бы с полной уверенностью утверждать, будто на газетных фотографиях изображено именно лицо их обидчика — Льюис запомнил только его взгляд, полный такой злобы, которую можно было назвать только «сатанинской» и «звериной». Казалось, незнакомец едва удерживается от того, чтобы не перерезать глотки всем членам некогда грозной шайки, в тот миг безвольно валявшимся на крыше. Остановило его, понятное дело, не милосердие, в которое Льюис не верил, как и в прочие высокие слова, — просто проклятый демон побоялся, что кто-то может наблюдать за происходящим на крыше, и не хотел создавать себе проблем. Льюис зажмуривал глаза и стонал от омерзения к самому себе, когда вспоминал, с какой готовностью он сделал бы в тот момент для белого дьявола все, что угодно, лишь бы не вызвать его смертоносного гнева. Тогда, слушая, как сбивчиво и неуверенно Сэм Уитлок, единственный оставшийся целым член шайки, отвечает на вопросы пришельца, Льюис мечтал сам оказаться на месте Сэма, чтобы четко и уверенно ответить на все вопросы и умилостивить грозного врага. Что мог знать Сэм, которому лень оторвать свою задницу от крыши, который целые дни просиживает на одном месте за пивом и картами? То ли дело Льюис, облазивший в округе все чердаки и крыши, изучивший их до последнего гвоздя! Чего только не находил Льюис в своих путешествиях — и коробки с краденым, делившимся по-братски между членами шайки, и лежбища бездомных, тут же изгонявшихся шайкой в три шеи со своей территории, и полуразложившиеся трупы, о которых Джон Флеминг предпочитал потихоньку извещать полицию. И если бы враг тогда допросил не Сэма, а Льюиса, то узнал бы, что в доме у перекрестка уже несколько дней какие-то типы следят за окрестностью с чердака в слуховое окно. Подкравшись поближе к ним по чердаку смежного дома, Льис через запертую дверь подслушал их переговоры по рации и убедился в том, что это не полиция — разговор велся на незнакомом ему языке, похожем на итальянский. Впрочем, типы, сидевшие в засаде, с кем-то говорили и по-английски, но очень кратко и сухо, буквально две-три фразы: «Вызывают такие-то. Объект не прибыл. Ведем наблюдение. Прием». Когда Льюису надоело подслушивать, он ускользнул прочь, так и не разобравшись, в чем дело. Потом-то он готов был руку Дать на отсечение, что и страшный пришелец, и наблюдатели на чердаке, и смерть Большого Джеффа, и последовавшая затем перестрелка, в которой погибли четверо полицейских, — все составляло элементы одной интриги. Должно быть, страшный незнакомец с интересом выслушал бы известие о наличии засады в доме у перекрестка; скорее всего он не остался бы в долгу — ведь и дьявол щедро награждает своих помощников. Но что поделаешь — тогда Льюису не пришлось говорить, и вместо всего того, чем мог обернуться приход незнакомца, остались только воспоминание о пережитом мучительном страхе и неотвязный стыд. Лучше было об этом не думать— разве мало приятного преподносила теперь Льюису жизнь! Когда он отнесет ребятам пиццу, он снова спустится вниз и явится в бар за пивом, но перед тем, как взять коробку с пивом, блок курева удалиться, он обязательно закажет стакан неразбавленного виски и хлопнет его залпом под ничего не выражающим взглядом бармена — пусть тот посмеет сказать, что Льюис еще молод. Они пока, конечно, не могут угощаться в баре бесплатно, как люди Чарли Пратта, но связываться с ними уже боятся, и сознавать это чертовски приятно.