Тем временем кортеж с майором Гутьерресом и французскими журналистами подъехал к отелю «Пеликан», где по тукуманской традиции было принято за государственный счет размещать важных гостей. Когда Гутьеррес намекнул на то, что платить друзьям ни за что не придется, Шарль вспомнил легенду о пеликане, выкармливающем птенцов собственной кровью. Видимо, он хмыкнул слишком громко — сказалось выпитое в самолете бренди. Гутьеррес подозрительно покосился на него из-под очков, но промолчал. Апартаменты друзьям выделили и впрямь роскошные, однако их восторг несколько поумерило то обстоятельство, что по коридору прохаживались взад-вперед какие-то праздные личности в неизменных темных очках, а парочка таких же типов расположилась в креслах в холле второго этажа. Фигуры в штатском можно было видеть и среди экзотической растительности в парке отеля, а за узорной оградой на улице торчал армейский пост. Поняв по лицу Шарля, что тот собирается сказать какую-то колкость по поводу всех этих Мер предосторожности, Тавернье сделал страшные глаза, прижав палец к губам, и обвел комнату красноречивым взглядом. Шарль прикусил язык: действительно, не стоило рассчитывать на то, что при таком навязчивом гостеприимстве хозяева не натыкали повсюду «жучков». Улучив момент, Тавернье одними губами шепнул напарнику на ухо:
— Ни о чем серьезном не говори — ни здесь, ни в парке, ни в машине. Притворяйся, что всем доволен, веди себя естественно.
Гутьеррес повел Шарля осматривать его номер. Тавернье последовал за ними и услышал, как Шарль говорит майору:
— Шеф у нас человек семейный, а вот я холостяк. Много хорошего слышал о креолках... Короче говоря, как тут насчет девочек?
Гутьеррес впервые снял темные очки, набожно закатил глаза и поцеловал кончики пальцев, после чего с широкой улыбкой заверил:
— Я обо всем позабочусь. Будете довольны. Скажите только, когда?
— Завтра вечером, часов в десять, — быстро ответил Шарль. — Кстати, о девочках: что-то в холодильнике с выпивкой слабовато. Может, нам послать в лавочку?
Вопрос Шарля Гутьеррес воспринял как скрытую форму упрека, воскликнул: «Нет-нет!» — и отошел дать распоряжение своему непроницательному подручному.
— Текилы не забудьте для местного колорита, — сказал ему в спину Шарль.
— Ты что, рехнулся? — зашипел в ухо партнеру Тавернье. — Только девок нам тут не хватало! Они же все шпионки!
— А что, шпионки как-то иначе устроены? — резонно возразил Шарль. — И потом, ты сам сказал: веди себя естественно.
Тавернье только рукой махнул и обратился к Гутьерресу:
— Нам хотелось бы составить наше рабочее расписание, начиная с завтрашнего дня. Объекты съемок, маршруты поездок и так далее... Вам уже случалось принимать корреспондентов?
— Конечно, и я знаю, что их интересует, — самодовольно заявил майор. — Положитесь на меня: завтра утром я вам доставлю подробный план, мы вместе рассмотрим его и внесем необходимые коррективы, если они понадобятся. А сейчас располагайтесь и отдыхайте — вы должны забыть о разнице в часовых поясах. Я вас покидаю. До завтра!
Майор удалился во главе своей свиты — величавой походкой и в то же время слегка пританцовывая. Друзья остались в номере Шарля одни. Тавернье тут же принялся сантиметр за сантиметром исследовать стены в поисках глазка для телекамеры. Шарль скептически наблюдал за его поисками, однако ему стоило бы вспомнить о том, что именно наличие такого глазка позволило зафиксировать на пленке кровавые забавы генерала Видалеса. Убедившись в отсутствии скрытого ока, Тавернье, облегченно вздохнув, сел к письменному столу и на листе с грифом отеля написал: «Будем подчиняться им во всем, будем снимать все то, что они предложат. Все равно нормально работать генералы нам не дадут, так пусть считают нас идиотами. Когда придет время, мы от них избавимся». «Согласен, — написал в ответ Шарль. — Главное — вести себя естественно». Тавернье мелко порвал лист, прошел в уборную и опустил обрывки в унитаз. В дверь номера негромко постучали.
— А вот и выпивка! — воскликнул Шарль.
Наутро Гутьеррес появился в еще более радужном настроении, чем ушел накануне. Тавернье просмотрел принесенную им бумажку с рабочим расписанием. В сущности, против этого плана трудно было что-либо возразить, за исключением того, что «съемки на базе боевой подготовки элитных армейских частей» и «поездка в горные районы, освобожденные от партизан» могли дать и отличный материал, и бесцветную нудятину, в зависимости от степени самостоятельности журналистов. О самостоятельности же под опекой майора Гутьерреса говорить, похоже, не приходилось. Впрочем, поездку в Тукуман Тавернье предпринял лишь в расчете на помощь Корсакова — получить помощь от официальных властей, имевших в мире довольно мрачную репутацию, он не надеялся, а потому и не стал спорить с Гутьерресом, сделав лишь пару вялых замечаний. Майор заявил, что после завтрака французов примет министр информации, а затем их ждут в офицерском клубе столичного гарнизона. Голос Гутьерреса дрожал от сдерживаемого торжества. Тавернье с удивлением посмотрел на него, но майор тут же стер улыбку с лица и вновь превратился в непроницаемого индейского божка, по лицу которого только внимательный наблюдатель мог догадаться, что божок совсем недавно хлебнул свежей крови. Позавтракав вместе с майором в пустынном ресторане, друзья в его лимузине отправились в министерство информации. Министр оказался суетливым лоснящимся толстячком с массивными золотыми перстнями на волосатых пальцах. Гости вежливо посмеялись в ответ на его попытки пошутить для создания непринужденной атмосферы, однако после того, как в ответ на вопрос о причинах нынешнего кризиса в стране министр понес чушь о подрывных марксистских элементах и зарубежных кознях, Тавернье почувствовал тяжелую скуку. Потомок работящих пикардийских крестьян, больше всего на свете он ненавидел отсутствие профессионализма. К тому же у него появилось ощущение, будто он весь вывозился в чем-то липком. Сначала он подумал, что на него так действуют лоснящиеся жирные складки на лице, министра и его маслянистые глаза, широко раскрывавшиеся в те моменты, когда хозяин кабинета врал особенно беспардонно. Однако затем Тавернье понял, что в кабинете поселился страх — он-то и заставляет толстяка суетливо перебирать бумаги на столе, глядеть в провтранство мимо посетителей, машинально отвечая на вопросы, и обильно потеть, несмотря на исправно работающий кондиционер. Весь этот визит был сущей потерей времени, если не считать подписанных министром лицензий на съемки, опросы, интервью и прочую журналистскую деятельность на всей территории страны — документ, совершенно излишний в обществе неотвязного Гутьерреса. Когда хозяин кабинета стал чересчур уж явно повторяться, майор поднялся и с любезной улыбкой напомнил о том, что гостям пора в офицерское собрание. Правда, Тавернье не совсем понимал, какой интерес для журналистов представляет стадо солдафонов, однако до появления Корсакова решил терпеть и покоряться. Раскланиваясь с хозяином кабинета, Тавернье с трудом заставил себя подать ему руку. У него осталось ощущение, словно он сунул ладонь в какую-то теплую жижу. Предводительствуемые Гутьер-ресом и сопровождаемые сзади двумя его подручными, друзья вышли на улицу и направились к автомобилям. Еще выходя из отеля, Тавернье обратил внимание на то, что на улице вроде бы прибавилось солдат. Теперь он уже ясно видел, что это так. На перекрестках появились танки, на крышах и балконах административных зданий — укрепленные мешками с песком пулеметные точки. По противоположной стороне улицы куда-то направлялась трусцой, громыхая тяжелыми ботинками, рота солдат. В небе барражировали вертолеты. Всюду развевались национальные флаги Республики Тукуман. В то же время прохожих и частных автомашин на улицах заметно поубавилось. Откуда-то доносилась бравурная военная музыка. В целом впечатление создавалось гнетущее, несмотря на безоблачное небо, ослепительно сияющее солнце и яркую зелень. Между тем Гутьеррес вопреки всем тревожным признакам решил отказаться от армейского эскорта, и кортеж теперь составляли лишь два «Мерседеса»: передний — с охраной, а в заднем ехали журналисты с одним охранником, за рулем же сидел сам Гутьеррес. Он утратил свою непроницаемость, молча улыбался, потом вдруг начинал что-то напевать. Так, напевая, он и вошел в большой зал офицерского собрания. Множество офицеров уже сидело вдоль столов, тянувшихся от дверей к возвышению президиума, в котором пустовало одно место: Тавернье насчитал только шесть генералов вместо семи, входивших в состав правящей хунты со дня свержения Видалеса. Гутьеррес обвел взглядом теснившихся вдоль стен зала тукуманских и иностранных журналистов, выбрал местечко посвободнее и расположил там Тавернье и Шарля, а сам скромно встал рядом. Шарль достал из чемодана камеру и приготовился снимать. Тавернье вынул диктофон и попросил Гутьерреса перечислить поименно всех генералов, сидевших в президиуме.