И для Севастьянова, и для его убийцы, и для режиссера все кончилось печально. Их убили.
Дежкина и Калашникова нашли виновных, тех самых следователей, Степанова и Чиханкова, но и они были убиты. Степанов, стреляя в преследователей, нечаянно угодил в Чиханкова, а сам через несколько минут, убегая от погони, взорвался в собственной машине. Вот результатов экспертизы по этому делу и ждала Дежкина.
А чай она все-таки поставила.
Но только они с Ириной пригубили пахучий, густой, сладкий напиток, как действительно раздался звонок.
И это был Игорь.
— Клавдия Васильевна, все сделано. Пересказать самое интересное?
— Перескажи.
— Интересного мало. Взрывчатка пластиковая, дистанционное управление, примерно грамм четыреста было заложено.
— Ого, хотели наверняка.
— Да, вот и все, пожалуй.
— А что за «пожалуй»?
— Да так, детали. Пружинку нашли, считают, что от корейского будильника.
— Зачем будильник?
— Часовой механизм.
— Еще и часовой механизм? Дистанционное ж управление!
— Да вот не знаю.
— Ладно, приезжай, подумаем вместе.
Ирина, внимательно слушавшая телефонный разговор, сказала, когда Клавдия положила трубку:
— Что-то уж сильно перестраховались.
— Или перестарались, — сказала Клавдия.
В этот момент дверь тихонько раскрылась и всунулась растрепанная голова Левинсона.
Левинсон был пресс-секретарем прокуратуры и все новости носил на хвосте, как сорока, щедро рассыпая их пополам со сплетнями и анекдотами.
— Дежкина, что было! Ты себе представить не можешь! Когда вы так шумно удалились, Малютов решил поговорить о дисциплине.
— О финансовой? — саркастически улыбнулась Ирина.
— Ох, вы дошутитесь, Калашникова, — полушутливо пригрозил ей пальцем Левинсон.
— Да какие уж тут шутки! Зарплату платят через пень колоду, какие-то проекты с космонавтами затеяли, а за чей счет?
— Космос — это святое, — серьезно сказал Левинсон. — Это дело завтрашнего дня.
— Да, Малютов широко мыслит. Завтра в космосе начнутся преступления, а мы уже там, — сказала Клавдия.
— Как раз поэтому и начнутся.
— Нет, я ничего не слышал, не видел, не понимаю, — закрыл уши Левинсон. — Это какой-то нигилизм. Я к вам даже не заходил.
Он вскочил и выбежал из кабинета, словно в нем случился пожар.
Клавдия не успела улыбнуться, как Левинсон влетел снова и протараторил:
— Самое главное… С вами тут обо всем забудешь! На ковер пожалуйте-с, — и он сделал очень красивый приглашающий жест, словно звал Клавдию не в начальственный кабинет, а на менуэт.
— Мне с вами? — спросила Ирина.
— Да сама уж как-нибудь, — вздохнула Клавдия и пошла к двери.
Она подоспела к Малютову как раз в тот момент, когда он прощался с журналистами и поэтому хотел выглядеть демократом, шутником и обаяшкой.
— Да не ищите вы негативов! Вот вам позитив — отличный следователь, красивая женщина и прекрасная семьянинка. Двое детей. Столько преступлений раскрыла, что вам не на одну статью хватит, на целую книгу.
Журналисты из приличия оглянулись на Клавдию, но позитив их интересовал мало.
— А правда, что вы встречались с лидерами оппозиции?
— Есть ли у вас материалы о коррупции в мэрии?
— В чем причина вашей конфронтации с Поляковым?
— Все, господа, все. На все вопросы не ответишь. Мы будем держать вас в курсе дела. Наш пресс-секретарь… — Малютов оглянулся по сторонам в поисках Левинсона. — Словом, приходите, всегда будем рады.
После этого секретарша довольно бесцеремонно прогнала журналистов, проследив, чтобы они чего не увели из кабинета, и Клавдия осталась с Малютовым один на один.
— Ну что звонок? — спросил Малютов.
Клавдия не сразу поняла, о чем речь.
— Ты же торопилась позвонить, — напомнил прокурор.
— А, вы об этом. Все нормально.
— Ну и хорошо. Сколько у тебя там дел?
«Издалека начинает, — подумала Клавдия, — расслабить хочет».
— Пять. А что?
— Погоди, это каких же пять? Ты и Севастьянова считаешь?
— А как же…
— Забудь. Я это дело Шевкунову передам. Да там и копать нечего.
— Ну, без Севастьянова — четыре, — смирилась Клавдия. Хотя дело об убийстве Севастьянова она вовсе не хотела отдавать. Были у нее кое-какие соображения.
— Не четыре, а пять, — рассмеялся Малютов. — Опять двадцать пять. Тут как раз для тебя, по женской линии.
— По женской?
— Ну да, проституция.